Конечно, обэриуты -- не феноменологи. Мне, однако, представляется, что их понимание "предмета" близко феноменологическому. Во всяком случае, шпетовская дефиниция "предмета" вполне согласуется с хармсовским его пониманием. Предмет у Хармса -- также мыслимый, идеальный объект, применительно к которому позволительно говорить о "расширении и углублении смысла", а также о том, что в поэзии предмет с точностью выражается столкновением словесных смыслов. Предметы обэриутской литературы обыкновенно принадлежат не реальности, а области мысленного эксперимента, которая приобретает смыслы через "предметы". Хармс буквально заклинает этот
___________
10 Там же. С. 394-395.
11 Шпет Г. Г. Сознание и его собственник // Шпет Г. Г. Философские этюды. М.: Прогресс, 1994.С. 33.
12 Шпет Г. Г. Эстетические фрагменты. С. 398.
Предмет, имя, случай 21
мыслимый объект, призывая его явиться вместе со словом. В коротком "Трактате о красивых женщинах..." (1933) это слово составляет почти весь текст. Предмет как бы призван проступить сквозь него:
Предмет, предмет, предмет, предмет, предмет, предмет, предмет, предмет, предмет, предмет, предмет, предмет (МНК, 89).
В 1930 году Хармс пишет миниатюру, в которой пытается определить "предмет":
Дело в том, что шел дождик, но не понять сразу не то дождик, не то странник. Разберем по отдельности: судя по тому, что если стать в пиджаке, то спустя короткое время он промокнет и облипнет тело -- шел дождь. Но судя по тому, что если крикнуть -- кто идет? -- открывалось окно в первом этаже, откуда высовывалась голова принадлежащая кому угодно, только не человеку постигшему истину, что вода освежает и облагораживает черты лица, -- и свирепо отвечала: вот я тебя этим (с этими словами в окне показывалось что-то похожее одновременно на кавалерийский сапог и на топор) дважды двину, так живо все поймешь! судя по этому шел скорей странник если не бродяга, во всяком случае такой где-то находился поблизости может быть за окном (МНК, 27).
Этот текст хорошо выражает одну из наиболее броских черт хармсовской поэтики: совершенную конкретность "предмета" и его совершеннейшую умозрительность. Конкретность предмета выражается в том, что он является чем-то совершенно материальным -- то ли дождем, то ли странником. При этом в обоих случаях "предмет" является только косвенно: дождь -- через намокший пиджак, странник -- через "что-то похожее одновременно на кавалерийский сапог и на топор". Почему, собственно, вещи не явиться во всей своей конкретности? Связано это, конечно, с тем, что обе называемые вещи не обладают устойчивой формой. Вспомним шпетовское:
