— Зато эти десять минут я буду ехать человеком, а не как все, — свиньёй.
Он оценил мою фигуру, посмотрел на свои туфли и сбавил тон:
— Но в этом нет смысла!
— А ты знаешь, в чём смысл жизни?
После этих слов он думал не меньше минуты. Я ведь понимал, что его так разобрало: подошёл к придурку, и вдруг сам оказался в дураках. Кому такое понравится?
— Может, тогда скажешь, чем пахнет удача, умник?
Вот, оказывается, что его интересовало! Я рассмеялся. Я и сейчас смеюсь. Истерика. Нервы. Непосильная работа против необходимости её выполнения. И кроме меня — некому. Противоречие! Чем не повод для нервного срыва?
Что может быть веселее безумца свихнувшегося дважды?
Я смеюсь во всё горло. Адреналин делает кровь жидкой, и мне становится легче. Слёзы высыхают, пот стягивает кожу и не лезет в глаза, да и пластик щитка как-то сам собой проясняется, — вон, даже руки видны…
— Удача пахнет потом, — сказал я тогда Смошу. — А ещё кровью и слезами. И безнадёгой пополам с безысходностью…
Так я оказался в его команде.
Они частенько посмеиваются надо мной. Что ж, имеют право. Мне и в самом деле с моими подружками: ветошью и кандейкой, как-то легче живётся, свободней дышится. Я готов сутками тереть, маслить, красить… лишь бы всё блестело и радовало взгляд. Лишь бы чувствовать себя создателем; человеком, который делает так, как ему лучше, а не так, как у него получается…
…И вдруг я понял, что уже несколько минут пытаюсь пристроить очередной мешок к последнему ряду. А он не пристраивается. А для следующей паллеты вроде бы и места нет. Я даже отступил назад, пытаясь понять: когда? Как? Кто этот титан, который сумел до верху, под трёхметровый подволок закрепить мешки с золотом?
Кроме меня там никого не было. Но я не мог этого сделать. Я бы там умер.
Я кое-как пристроил последние два мешка под уплотнитель и вышел из трюма. А когда задраил за собой переборку, понял, что и впрямь умираю. Из носа текла кровь, ноги подгибались, в голове шумело, а желудок настойчиво искал аварийный выход в верхней части пищевода.
Я связался с рубкой и сообщил Капитану об окончании погрузки. Вернее, попытался сообщить: горло саднило. Я что-то сипел, и сам себя понимал через слово. Но Смош услышал. И понял. Палуба выровнялась, а нагрузка на ноги подсказала, что мы отчалили на орбиту. И вдруг стены дрогнули, а я пребольно ушибся, треснувшись задницей о палубу.
Магнитные башмаки жёстко фиксировали стопы, а ускорение, с которым Смош уходил с орбиты, вдавливало меня в пол. Я и не думал сопротивляться. Лёг. Выпрямился. Но легче не стало: колени были подняты, их жгло огнём…
