— Подожди, всё мамке скажу, вот ужо...
Аринка, равнодушная ко всему, сидела в снегу. Ей не хотелось ни вставать, ни гнаться за Нисой, ни переругиваться с нею.
Ниса с горки не уходила. Она вытерла подолом платья мокрое от снега лицо и, приплясывая на месте, ехидно подпевала:
— Зелёный бор — твой батька вор, во-ор. Что, заело? Да? Значит, и правда вор. Он шерсть ворует, вот! Зелёный бор — твой батька вор!
Аринка тотчас же вскочила, словно пырнули её шилом, бросилась на горку, бормоча про себя как заклинание:
— Ну подожди, я покажу тебе — вор! Я покажу!
Ниса, не медля ни минуты, дала стрекача. Пересекла огород, мягким кулём перевалилась через изгородь соседского сада. Аринка, по пояс утопая в снегу, мчалась за нею. У яблони, схватив оглоблю, которой осенью подпирали сучья, взвалив её на плечо, она догоняла Нису. Та оглянулась. В её ошалело вытаращенных глазах было столько страха, что даже на своём огороде, когда она в сущности была в безопасности и Аринка прекратила погоню, она не сбавляла ходу и прыгала по снегу, как кузнечик, высоко вскидывая колени.
Постояв немного и погрозив вслед Нисе оглоблей, Аринка вернулась на горку. Но кататься расхотелось. Стало вдруг холодно и неуютно. По узкой тропке она побрела к дому. У бани остановилась: оттуда доносился голос её отца. Симон любил петь во время работы. Она прислушалась к песне, потом толкнула низкую дверь. В нос ударил тяжёлый запах прелой, вонючей шерсти. В переднем углу, окутанный паром, стоял отец, по пояс голый. Сгорбившись, припадая к деревянному зубчатому брусу, он с силой тёр мокрый валенок, насаженный на круглую деревянную колодку.
Тёр долго, старательно, как прачка трёт бельё о стиральную доску. По его жёлтой, как свеча, спине, стекали струйки пота. Отец был очень худой. Рёбра, как обручи на бочке, опоясывали спину. Острые лопатки, двигаясь, так сильно выпирали, что Аринке казалось, они вот-вот прорвут кожу. Она тяжело вздохнула. Симон обернулся, весело окликнул её:
— А, лягушонок, замёрз, прискакал оттаивать, ну, ну. — Придирчиво ощупав валенок со всех сторон, он швырнул его на полок, как нестерпимо надоевшую вещь. Потом подошёл к котлу, отодвинул деревянную крышку; вонючий густой пар поднялся над чёрной, как дёготь, водой. Помешивая палкой, Симон морщился, отворачивая лицо в сторону. Сердито захлопнув крышку, отошёл к скамье, устало опустился.
В маленькой бане стало ещё жарче. Пар густым облаком клубился возле крохотного оконца, закрывая свет.
