Виктория не любит его, но впоследствии обязательно полюбит. Она не может не полюбить, если он так любит ее!
Непогрешимая логика влюбленного!
Поверхностный наблюдатель назвал бы это самонадеянностью… и ошибся бы. Шубин был оптимистом по складу своей натуры. Был слишком здоров — физически и душевно, чтобы долго унывать.
На аэродроме ему повезло, как всегда. Подвернулась “оказия”. На остров собрался лететь тренировочный “ЛА-5”.
— И не опомнишься, как домчит! — сказал дежурный по аэродрому. — Лёту всего пятнадцать–двадцать минут!
Втискиваясь в самолет позади летчика, Шубин взглянул на часы. Восемь сорок пять. Буду на месте что-нибудь в районе девяти. Очень хорошо!
Он поежился от холодного ветра, хлынувшего из-под пропеллера, поднял воротник реглана.
Но какие странные глаза были у нее при прощании!
Во время следующей встречи он обязательно спросит об этом. “Почему у вас сделались такие глаза?” — спросит он. “Какие такие?” — скажет она и вздернет свой подбородок, как оскорбленная королева. “Ну, не такие, понятно, как сейчас. А очень удивленные и милые, с таким, знаете ли, лучистым блеском…” И он подробно, со вкусом, примется описывать Виктории ее глаза.
Но сколько ждать новой встречи? Когда и где произойдет она?
Шубин с осторожностью переменил положение. В этом “ЛА-5” сидишь в самой жалкой позе, скорчившись, робко поджав ноги, — не задеть бы за вторую пару педалей, которые покачиваются внизу.
Если поднять глаза от них, то виден краешек облачного неба. Фуражку нахлобучили Шубину на самые уши, сверху прихлопнули плексигласовым щитком. Сиди и не рыпайся! Печальная фигура — пассажир!
А что делать пассажиру, если бой?
Одна из педалей резко подскочила, другая опустилась. Справа стоймя встала ребристая синяя стена -море. Глубокий вираж. Зачем?
Летчик оглянулся. Он был без очков. Мальчишески конопатое лицо его улыбалось. Ободряет? Значит, бой. Но с кем?
Море и небо заметались вокруг. Шубин перестал различать, где облака, а где гребни волн. Очутился как бы в центре вращающейся Вселенной.
Омерзительно ощущать себя пассажиром в бою!
Руки тянутся к штурвалу, к ручкам машинного телеграфа, к кнопке стреляющего приспособления, но перед глазами прыгает лишь вторая, бесполезная пара педалей. Летчик делает горку, срывается в штопор, переворачивается через крыло — в каскаде фигур высшего пилотажа пытается уйти от врага. А бесполезный дурень пассажир только мотается из стороны в сторону и судорожно хватается за борта, преодолевая унизительную, подкатывающую к сердцу тошноту.
