– Не возражаешь, если мы будем ночевать не в доме? – уточнил Крон, беззлобно отпихивая любимца в сторону. Нырнул в добротную дверь небольшого дома и продолжил говорить оттуда: – Лоцман чудовищно упрям. Пять лет назад я улетел по делам, так он разбил не только свое надежное бревенчатое стойло, но и стену конюшни. Каменную. Хорошо хоть мы поработали с генетиками, у этого поколения копыта не трескаются и не нуждаются в ковке. Если бы буянил его папа Лаг, я бы с ума сошел, борясь с трещинами и прочими проблемами, а так отделался скандалом и выговором. Служба сохранения истории озверела, узнав про разрушение стены конюшни, памятника планетарного значения возрастом более восьми веков.
– Сколько он весит? – заинтересовался Йялл, восторженно оглаживая огромного коня.
– Тонну без полусотни килограммов, метр семьдесят девять в холке, – гордо сообщил Крон, выбираясь из дома.
В охапке он держал два пухлых матраца и пледы, на локте висела сумка с припасами. Йялл отобрал сумку и пошел за хозяином в глубь обширного двора, через малую калитку – в сад, затем тропочкой в некошеной траве – к холму, пологому и пустому. На вершине имелся деревянный настил. Там Крон бросил свою ношу и взялся устраивать удобное лежбище.
– Лоцман водит парады, – продолжал он хвалить коня. – Наизусть знает церемониал. Работает без подсказок. Его обожает весь город, у него есть «конюшня» в Среде, очень популярная. Его ценят художники. Лома, малыш, покажи статую!
Конь перестал обнюхивать сумку, отступил на пару шагов, фыркнул и вскинулся на дыбы, аккуратно поджимая передние лапы. Лапы! Иначе Йялл и подумать не мог. Мохнатые от колена, толстые, заканчивающиеся огромными, подобными сковородам, копытами. Гарцевал огромный конь легко, хотя холм от его движений слегка дрожал. Поиграв в статую с минуту, конь опустился на все четыре ноги, всхрапнул, резво развернулся на месте и ускакал к основанию холма. Там начал придирчиво выбирать траву, то и дело поглядывая на любимого хозяина: не обижают ли.
– Значит, ты не изменил мнения, – вздохнул Йялл, усаживаясь на шерстяной плед, брошенный поверх умягченного матрацами лежака. – Как ты тогда сказал? Мой зверь…
– Мой зверь – определенно хищник, – сухо и упрямо согласился Крон. – Очень крупный и опасный. Я не могу его выпустить, поскольку он слишком иной, чем я. Мы плохо понимаем друг друга. Точнее, он меня не слушает и не слышит, приходит ночами и портит сны. Искушает азартом бега и красотой полноценного зрения. Рычит в ухо о пустынях Хьёртта. Но я не сдаюсь.
