— Дали направление на биопсию…
— Грудь или по женским?..
Вера Ильинична из-за боязни расплакаться по-палачески укорачивала свои вопросы.
— Грудь. Нашли какое-то затвердение… Ума не приложу, что теперь делать. Дальше откладывать отъезд невозможно. Семён не работает, Павлик не учится, я в диспансере на птичьих правах, гражданство отнято… Кошмар…
— Улетайте немедленно. Всё, что полагается, сделаешь в Израиле. На здешних врачей нечего полагаться. Ихние куда лучше…
— А ты?
— Я?
Вера Ильинична не нашлась, что ответить. Страх за Илану, как саранча, пожирал все ответы.
— Улетайте!.. Первым же рейсом! К черту квартиру, машину, книги, все к черту! Главное — не опоздать.
— А ты?.. — Илана обняла мать за плечи. — Если со мной что-то случится… Не представляю, что будет: двое мужчин… без женщины и родственников… без языка… в абсолютно новой стране… Семён только на вид герой и на словах борец, а так…
— Ничего с тобой не случится, слышишь, ничего! — закричала Вера Ильинична. — Ни-че-го! Всё, что могло случиться в нашей семье, уже случилось… Отец… Клава… Пусть все, что еще должно случиться, случится со мной. Кому я, дура старая, нужна? Только червям, только червям. Раз уж в Израиле синее-пресинее небо и теплое-претеплое море, надеюсь, там и черви имеются? — она попыталась свой вопрос превратить в шутку, но от этой шутки коченели пальцы.
— В Израиле все имеется, — растерянно отшутилась Илана.
— Так, скажи на милость, что за разница, достанусь ли я им на десерт в Вильнюсе или в Хайфе?.. Поеду… Буду рядом… Меня и Ефим просил. Что я говорю? Не Ефим — Павлик.
— А если ничего страшного не найдут… ты не пожалеешь, что оставила отца? — от испуга и нежности задохнулась Илана и, набрав в легкие воздуха, прошептала: — Ты только, ради Бога, не подумай, что я всё это наплела, чтобы тебя разжалобить и выманить отсюда… Ты знаешь, я никогда тебе не врала. Никогда… Можешь не ехать, можешь остаться… дело твое… я все равно тебя буду… ну ты знаешь… все равно… Какая, мамуля, я гадкая, злая, если взяла и все тебе рассказала… я ничего не должна была говорить. Ты же не говоришь, когда тебе больно… когда жить не хочется…
— Мало ли кому жить не хочется, а живут…
Вера Ильинична наклонилась к дочери, запустила руку в ее густые каштановые волосы и принялась их безмолвно и ласково ерошить. Она ерошила их так, как в Иланином детстве, когда от каждого прикосновения к ее кудряшкам, к вывязанному на макушке белому банту испытывала ни с чем не сравнимое удовольствие…
