Каркас пятого домика — третьего справа — выглядел точно так же, как и четырех предыдущих, разве что огонь покорежил его еще больше. Когда мы, подавленные, в молчании вели Забрински мимо него, Роулингс вдруг что-то невнятно прокричал, Я наклонился к нему, сдвинув назад капюшон.
— Свет! — повторял он. — Свет! Смотрите, док, вон там!
Это действительно был свет. Длинная узкая полоска странного белого света пробивалась из домика напротив. Повернувшись к ветру боком, мы потащили Забрински туда, где горел свет. Первый раз мой фонарик выхватил из темноты не оголенные стальные рамы, а настоящую стену, — это был единственный уцелевший домик. Почерневший, опаленный и покоробившийся, с грубо приколоченным листом фанеры на месте единственного окна. Свет пробивался из-за неплотно закрытой двери. Я потянул за ручку — петли заскрипели, и мы вошли внутрь.
Висевшая на закрепленном посреди потолка крючке лампа Кольмана, шипя, отбрасывала яркий свет, который, отражаясь от алюминиевого покрытия потолка, падал в каждый угол и освещал каждую деталь убранства домика размерами восемнадцать на десять футов.
Первой моей мыслью, тут же переросшей в печальную уверенность, от которой защемило сердце, было то, что мы прибыли слишком поздно. Меня охватила сильная дрожь — ничего подобного я не испытывал даже в жуткий полярный шторм, бушевавший снаружи. В своей жизни мне довелось видеть много мертвецов, и представшая предо мной картина была мне до боли знакома. Съежившиеся безжизненные тела под бесформенными охапками одеял, пледов и меха — я сомневался, что найду хотя бы одно, в котором билось бы сердце. Трупы лежали полукругом в дальнем от двери конце домика, близко друг к другу. Не было слышно ни звука, кроме шипения лампы да металлической дроби мельчайших льдинок о заиндевевшую восточную стену домика.
Мы усадили Забрински на пол, прислонили к стене, и Роулингс, освободившись от непосильной ноши, достал печку, снял перчатки и принялся разжигать таблетки сухого горючего. Хансен, затворив за собой дверь, расстегнул лямки битком набитого консервами рюкзака, и тот грохнулся на пол.
От завывания урагана, доносившегося снаружи, и шипения лампы царившая в домике мертвая тишина казалась еще более зловещей. И тут ее нарушил странный металлический стук, от которого я вздрогнул. А вместе со мной и один из «мертвецов». Лежавший ближе ко мне человек зашевелился, повернулся и сел. Он удивленно уставился на меня потухшими воспаленными глазами на изможденном, обмороженном и обгоревшем лице, обрамленном всклокоченной черной бородой. Потом обвел нас долгим немигающим взглядом и, покачиваясь и морщась от боли — гордость, как видно, не позволяла ему воспользоваться протянутой мною рукой, — поднялся на ноги. Потрескавшиеся, облупившиеся губы расплылись в ухмылке.
