Вдруг Полидор понял и шагнул мне навстречу, отставив топорик.
Мой сын, мой сын, болит и стонет сердце... —
услышал я его хриплый шепот.
бодро запел я, и сразу улетучились страхи и прошло оцепенение, —
...болит и стонет сердце!
Покидаешь нас, слабых,
На чужбину бег корабля направив!..
Спасибо Полидору! Всегда я ему подсказывал, теперь он выручил меня.
А голос мой крепнет и набирает силу. Движения становятся плавными. Я веду за собой хор. «Прислужницы» описывают вокруг меня круги, плавно взмахивая рукавами. Теперь я пою и танцую беззаботно, как танцевал, бывало, на этой сцене по ночам, развлекая Мнесилоха.
Он и сам идет за мной в этом импровизированном хоре, в котором пришлось участвовать и Фриниху, и Ксан-типпу, и другим демократам. Публика под масками не различает, кто исполнители. Только знатоки, наверное, недоумевают, почему вместо прославленных теноров из-под масок звучат какие-то доморощенные голоса.
поет хор.
Едва обросши пухом,
Едва оперившись, птенцы гнезда покидают.
В далекое море, в страны севера,
Где нет родной речи
И шелеста деревьев родимых,
А ветер,
Холодный упругий ветер,
Жестокий ветер чужбины...
Слушаю их, и мне невольно становится горько, и слезы мешают петь, как будто я действительно мать и мое кровное дитя улетает на чужбину. В памяти всплыла яркая картина: белые руки мамы рвут цветы и плетут венки. Непрошеные слезы покатились у меня под маской, а голос дрогнул, когда я запел, собрав все силы:
Горе мне душу гложет,
Тоска вселилась, как змея-ехидна...
О пожалуй, пожалей:
Ты ведь последняя искра в черной ночи моей жизни!
И я чувствую, что народ замер и ловит каждое мое слово, каждое движение.
Но вот мы уходим, уступаем орхестру другой половине хора, представляющей аргонавтов — Геракла, Тезея, Орфея, Кастора, Полидевка.
За сцену мы просто ворвались. Теперь-то я понимаю, почему актеры всегда так нервничают и ругают нас, прислужников, за медлительность: каждое мгновение им дорого.
Поспешно сбросили маски. Уф! Как свеж и прохладен воздух снаружи! Но мы торопимся, надеваем другие костюмы, меняем маски к следующему выходу.
Теперь я — богиня Афина. Во главе других божеств Паллада идет ободрить Ясона, помочь ему. Я стараюсь представить себе статую богини, которая стоит на Акрополе с огромным медным щитом, с совой на плече, со змеей. Я пытаюсь изобразить величавую поступь богини, стараюсь, чтобы мой голос приобрел царственную звучность. И, наверное, мне это удается, потому что народ в театре встречает оживлением каждое мое движение, каждую фразу, а когда я заканчиваю, театр рукоплещет и кажется, что это в огромной чаше, высеченной в горе, переливается море ладоней.
