Я оставил их и побрел через пустынную столовую и мрачный кабинет, где с потолка свисали высохшие гирлянды кипарисовой хвои. Где же люди? Куда делось семейство Ксантиппа?
Я вышел в сад. Там все так же, как тогда, — ореховые деревья, кусты в виде шаров и кубов, журчанье струй в каскаде. На колоннах дворика углем начертаны буквы вкривь и вкось, валяются глиняные солдатики, кукла с оторванной ногой... Как будто Перикл и Мика только что убежали отсюда. Вот на этой дорожке, посыпанной розовым песком, я когда-то лежал под розгами и грыз песок, чтобы не закричать. А здесь стояла Мика, закрыв ладонями пылающее лицо. Я снова ощутил стыд того дня... Нет! Недолго мне терпеть! Я докажу, я докажу!..
Вот памятный бассейн. Струится зеленоватая вода, змеятся водоросли, но рыб не видно. Где же зубастые чудища? Мне даже хочется увидеть их, как старых знакомых, но и их нет.
А эта дверь завешена драпировкой. Здесь, кажется, живут, слышится настороженное рычание собаки. Я отогнул край занавески — там на ковре лежал Кефей, добродушная собака, а на нем, как на подушке, мирно спал длинноголовый мальчик Перикл. Вот они где! Чуя меня, собака навострила уши и рычала, но осторожно, чтобы на разбудить мальчика.
— Господин, господин, что тебе?
Это старая нянька; она придерживает драпировку узловатой рукой.
— У меня, бабушка, поручение от благородного Ксантиппа к его жене.
— К жене? О боги! О горемычная госпожа!
Нянька заохала, запричитала.
Из-за ее спины появилась Мика. Она как-то выросла, похудела, стала похожа на остроносого мальчика. А я, как увидел ее, снова стал вспоминать слова, которые поэты заставляют звучать на сценах театров: «Истинно, вечным богиням она красотою подобна!»
— Что тебе, мальчик?
— Письмо к госпоже. Должен передать...
— Давай сюда.
Мика раскрыла восковые таблички, на которых Ксантипп запечатлел свое послание. Лицо девочки стало горестным; слеза капнула на письмо — одна, другая. Девочка швырнула таблички, и они разлетелись вдребезги.
— Деньги! Что же он просит деньги? Денег нет! Я как зачарованный смотрел в ее золотые глаза, вспухшие от слез. Она нахмурилась, и я отвернулся.
— Как — нет денег? — в один голос сказали оба ростовщика. Оказывается, они тоже пришли сюда и стояли за моей спиной. — Подайте нам деньги!
— Нет, ничего нет! — Мика развела руками, показывая на ободранные стены.
— А там, в комнате, что-то есть? — заявил лидиец. — Стул есть? Возьмем стул. Кровать? Возьмем кровать!
