Власть и Сила — подручные Зевса, владыки богов, влекут через всю орхестру Прометея. Гефест, бог-кузнец, жалеет его. Но что поделаешь? Воля Зевса необорима, и Гефест, плача, пробивает гвоздем грудь бессмертного титана, а вот уже и руки Прометея прикованы к черной скале Кавказа...
Обречен я! Страдать мне века и века,
Мириады веков!
восклицает в горести страдалец.
Шум крыльев за сценой — Океанйды, его двоюродные сестры, прилетают к нему, увещевают покориться воле Зевса. Наконец Гермес, посланец богов, приносит ему предложение Зевса о перемирии. Но гордый Прометей непреклонен:
Напрасно! Медовых речей болтовня
Не растопит мне сердце! Угроз похвальба
Не сломает!
Мнесилох где-то в верхних рядах кашлянул на весь театр и провозгласил в тишине:
— Это у них, кажется, намек на Аристида?
Молодые аристократы внизу демонстративно засмеялись.
— Чума на ваши головы! — шипели зрители. — Молчите, ради муз-усладительниц!
Тем временем актер на сцене декламировал звонкие фразы, вложенные поэтом в уста титану:
Всегда жестоки властелины новые!
Ну, это уж прямой намек на Фемистокла! Демократы зароптали; их противники стали торжествующе подталкивать друг друга локтями. А Прометей все пророчествует:
...Видел я, как два тирана пали в пыль,
Увижу, как и третий, ныне правящий,
Падет паденьем скорым и постыднейшим!
Аристократы подняли ликование. Вновь послышался гулкий протест Мнесилоха:
— Чего осклабился, стриженая жаба? Ты ему, Фемистоклу, недостоин и ноги омывать, а туда же с критикой, крысиный ты хвост!
В верхних рядах началось яростное движение. Потом стражники потащили Мнесилоха из театра. Так как у него не было своей крыши и гардероба, он все подаренные одежды напяливал на себя и был похож на капусту. Когда стражники его тащили, а он цеплялся, каждая из его одежд оставалась на каком-нибудь ряду.
— Ой, миленькие, ой, курносенькие! Ой, скифчики! — причитал Мнесилох. — Ой, родные, желтая хламида зацепилась, а она ведь подарок от Аристида. На ней даже две заплатки есть! Ой, родимые, теперь безрукавку козлиную потерял. Ее мне сделала Агасиева жена.
Все оборачивались и улыбались. Поднялись жрецы, чтобы прекратить это нарушение священнодействия трагедии. Мнесилох угомонился, и все успокоились.
И все погрузились в поэзию стихов Эсхила. Каждый думал о том, что это он, как Прометей, жестокой жизнью прикован к скале нужды и нет ему пощады... Зачем же жить? Не лучше ль сразу броситься Вниз головой со скал, чтобы, ударившись О землю, обрести освобождение От бед? Однажды умереть не лучше ли, Чем день за днем изнемогать и мучиться?
