— А я все возвращалась к своему прошлому. Все было так ярко и живо. Я почти… почти это ощущала.
— Я тоже, — отозвалась Габи. — Только это не было повторением. Все было по-новому.
— А ты все время знала, кто ты такая? Меня это просто измучило — то вспомню, то снова забуду. Даже не знаю, сколько раз это повторялось.
— Нет, я все время помнила, кто я. Но я страшно устала быть собой, если тебе понятно, о чем я. Возможности были так ограничены.
— Мне непонятно. Ты о чем?
Габи нерешительно развела руками. Потом выгнулась, внимательно заглядывая Сирокко в глаза. Долго смотрела. Наконец, опустила голову и пристроила ее у Сирокко между грудей. Той стало немного не по себе, но тепло и дружеская близость были слишком приятны, чтобы от них отказываться. Взглянув на лысую макушку Габи, Сирокко едва удержалась, чтобы ее не чмокнуть.
— Я была там лет двадцать или тридцать, — тихо сказала Габи. — И не пытайся меня убеждать, что такого быть не может. Я прекрасно себе представляю, что в остальной вселенной столько времени, конечно же, не прошло. Я не сумасшедшая.
— Я и не говорю, что ты сумасшедшая. — Сирокко погладила ее по плечам, когда те стали подрагивать, и Габи успокоилась.
— Не сказала бы, впрочем, что я и не сумасшедшая. Раньше никому не приходилось баюкать меня, чтобы я не ревела. Извини.
— Ерунда, — прошептала Сирокко и вдруг поняла, что и вправду так думает. Еще она поняла, как, оказывается, просто и естественно нашептывать своей подруге на ухо слова утешения. — Пойми, Габи, такое никто из нас без нервов пройти не мог. Я сама часами ревела. И билась в истерике. Если такое случится снова и я себе не смогу помочь, я хочу, чтобы ты обо мне позаботилась.
— Я обязательно позабочусь. Ты не волнуйся. — Габи как будто немного расслабилась.
— Реальное время на самом деле не важно, — сказала она под конец. — Важно только внутреннее время. А по этим часам я была там многие годы. Я поднималась в рай по какой-то чертовой стеклянной лестнице, и каждую ступеньку помню не хуже таблицы умножения. До сих пор вижу, как мимо проносятся облака, и слышу, как пятки скрипят по стеклу. Рай этот был совершенно голливудский — с алым ковром на последних трех-четырех километрах, златыми вратами почище небоскребов и всякими крылатыми личностями. А самое интересное — я в него не верила и в то же время верила. Понимаешь? Я знала, что сплю, знала, что все это нелепо, — и в конце концов этот рай так мне осточертел, что сам собой куда-то убрался.
