— Мы приехали сюда за ракитником. Из мужского. Что случилось?
— Убежала, кажется, одна из наших.
— Кто же это?
— Какая-то пожилая женщина, не припомню ее.
— Наверное, спит где-нибудь в кустах.
Ганка пошла искать.
— Ты голодна? — спросил меня Анджей.
— Нет.
— Сегодня у меня нет хлеба, завтра тебе принесу, вы, вероятно, опять будете здесь.
— Не знаю, мы сегодня случайно здесь, в этой команде, замещаем других, а так — мы в карантине. Если же та действительно убежала, то, наверно, и не придем сюда больше.
— Попробуем ее поискать.
Я искала в кустах, звала, но все безрезультатно. Я не помнила, как выглядела та, что убежала.
Анджей снова подошел ко мне.
— Я не знаю твоего имени. Как мне тебя найти?
— Кристя.
— Красивое имя. Завтра приду сюда и принесу тебе хлеба. Раз ты в карантине, ты не можешь не быть голодной. Ну, выше голову, Кристя, будь здорова. Приходи непременно.
Он еще раз обернулся, уходя.
Какой чудак! Уславливается о встрече, будто в Варшаве. Будто это от нас зависит.
Хорошо бы быть в этой команде постоянно и приходить сюда за ракитником. Необходимо держать связь с баржей. Мы оказались в исключительных условиях, у нас возможности, о каких во всем лагере и мечтать нельзя. И вот тебе — этот побег…
Я отыскала Хильду. Она была в отчаянии. Часовой сказал мне:
— Вот видите, какие вы, оказали вам доверие, а теперь что будет? Меня в бункер или сразу на фронт. Хильду в штрафкоманду, если не хуже.
Конечно, они чувствуют себя виноватыми, они ведь не следили за нами. Мозг мой работал, как во время допроса. Женщина эта, конечно, сбежала, что же придумать, чтобы можно было и дальше приходить сюда?
Приближался час апеля. Нам уже давно следовало тронуться в путь. В лагере уже, наверное, выстроились. Хильда плакала, ей было страшно. Больше всего она боялась оберки.
Я глядела на реку и напряженно думала, — утром Хильда говорила, что перед уходом она позволит нам выкупаться, теперь все пропало. Что делать? Вдруг меня осенила спасительная мысль.
— Хильда, идея!
— Ну? — спросила она, плача.
— Мы скажем, что она утопилась.
— Как это так?
— Скажем, что в четыре часа нас пересчитали, все были налицо, потом одна спросила, нельзя ли вымыть в реке ноги. Пошла к мосту и утонула. Я скажу, что с утра она все твердила о самоубийстве, что была не совсем нормальная.
Хильда перестала плакать и внимательно слушала. Часовой поддержал меня.
— Неплохая мысль. Во всяком случае, это лучше, чем недосмотр. А ваши подруги будут знать, как им себя вести?
