Эва к сеансам у художника отнеслась своеобразно. И сейчас, когда Карл заговорил о нем, она вспомнила свои ощущения.
— Эва, поверните голову чуть набок. Линия шеи должна быть длинной, вы прекрасно сложены, и я должен передать это в картине.
— Халамбус, а вы что, боитесь писать маслом? По-моему, при вашем видении цвета, это было бы еще эффектней. Ведь каменная живопись надоест.
— Эва, мир слишком велик. Надоест в Европе — предложу Америке. А еще есть Азия, Африка… Жизни не хватит, чтобы показать всем… Там камни были в почете во все времена. В моей технике не работает никто. Я монополист и благодарен за это судьбе.
— Карл мне что-то рассказывал… Вы с ним познакомились… Простите, уж эта женская память… — И Эва слегка повернулась набок, чуть отодвинув руку от груди, которую она, лежа, прикрывала собой, и развернула немного бедро. Ее поза стала соблазнительной, и она знала это.
— Мы с ним познакомились в Кембридже. Я привез туда сына, в колледж. Мальчик очень способный к математике…
— Я рада за вас. У нас с Карлом двое детей, но они ничем не отличаются от других. — Она закинула руку за голову и половина тела обнажилась.
— Эва, я вас прошу, примите нужную позу…
Эва взглянула на него с усмешкой. Она почувствовала его смущение, она хотела бы большего…
— Хорошо, я не стану вас смущать. Художник, впрочем, не должен смущаться. Для него натура — только материал, не больше. Не женское теплое тело…
Халамбус молча продолжал водить карандашом по бумаге.
Нравилась ли она ему? Бесспорно, красивая женщина. Но от нее веяло холодом. Прагматичность, кажется, проступала сквозь поры этого свежего, ухоженного массажистками тела. Даже в том, как она только что лежала, — расчет, который понять ему ничего не стоило. Расчет до паузы. Попытка завлечь — пауза, попытка открыть тело — пауза… Его не увлекали такие женщины.
Эва была всегда уверена в себе, и то, что Халамбус не попытался воспользоваться моментом, глубоко задело ее. Злопамятная, она надолго это запомнила.
Чем дольше они работали над портретом, тем молчаливее становились сеансы. Эва, лежа на берегу, под солнцем Средиземноморья, думала, что надо бы сделать так, чтобы Халамбус лишился возможности изготовлять камни. Тогда бы она отмеряла ему время творчества: не даст камни — он в простое, а это самое ужасное для художника.
Все последующие годы Эва слышала, что Халамбус идет в гору, и эти новости больно задевали ее. А тут, попав в Штаты, прочла в газете, что на выставке в Орландо его картины имели успех. И кое-какие продаются.
