‒ Выходи! Выходи немедленно, пожа-а-а-луйста!.. Витенька, родной, выходи-и-и… прошу тебя!
Жестокая боль сковала его корень у самого основания. Но как щемяще желанна и прекрасна была эта боль! Как напряглась и вздулась его плоть там дальше, в ее недрах, как забилась она в никогда не испытываемом ранее наслаждении!
Елена Андреевна все пыталась выскользнуть из-под него, но он не имел сил ее отпустить, еще сильнее вдавил в нее уже давно готовый выстрелить ствол, сжал в своих объятиях так сильно, что она чуть не задохнулась, и выпустил дикую струю, сам каким-то образом почувствовав, с какой великолепной силой ударила она в в задний свод влагалища… а потом еще и еще… еще и еще… пока она под ним вдруг совсем не обмякла…
Она смотрела на него все еще испуганными, широко раскрытыми глазами, а он, вовсе не чувствуя никаких угрызений совести, благодарно ей улыбнулся и сказал:
‒ Как это здорово, мама. Ты зачем испугалась? Глупенькая.
И, чтобы спрятать от себя ее испуг, поцеловал в верхние веки, которые ей пришлось прикрыть.
Сейчас он уже понял источник боли. У Елены Андреевны был жуткий по силе судорожный спазм устья влагалища. Он где-то слышал о том, что такое бывает. Или читал.
И вдруг вспомнил, как еще в детстве кто-то из старших мальчишек рассказывал, что, мол, у некоторых женщин точно так, как у сучек бывает ‒ как захватит, не разымешь. Потому что, мол, сами они такие же сучки.
Спазм начал проходить почти сразу же, как он в нее кончил. И он не стал выходить, удерживая в ней свой отросток, почему-то необычно долго не размягчающийся.
И она больше не открывала глаз, как могла расслабилась, и спокойно лежала под ним, расправив усталые ноги. Он чувствовал их непроизвольную дрожь…
‒ Прости меня… я сделала тебе больно… думала, что снова этого не будет… как тогда… двенадцать лет назад… прости…
Они пролежали так несколько минут, а чтобы ей не было тяжело, он слегка поддерживал свое тело локтями.
Вот и все, ‒ думал он. ‒ Что он скажет теперь Иринке? Как будет оправдываться?
Оказалось, однако, что не все… Он почувствовал несколько мягких, коротких зажимов, то снаружи, то глубоко в недрах ее мякоти… и его чуть расслабившаяся плоть сама, независимо от его воли, начала напрягаться снова…
Она почувствовала и открыла глаза. В них больше не было испуга. Было желание.
Он провел несколько раз по влагалищу, осторожно и медленно, вперед, назад, вперед, назад… и ее зрачки закатились под верхние веки…
Она снова приподняла колени и сразу пошла ему навстречу… И он приподнялся на руках и начал ее долбить, в буквальном смысле этого слова, то очень быстро, то чуть замедляя и снова быстро, с силой вонзаясь вглубь и медленно выходя до самого зева… и снова… и снова… пока она на стала напрягать живот, а потом всю промежность, а потом стенку своей, похожей на девичью, пещерки в сладостных конвульсиях, сзади наперед, как будто хотела вытолкнуть его из нее, но он был тверд и упрям, и лез в глубину против этих мышечных волн, закрывая собою выход скопившейся в ней жидкости, пока та, наконец, не прорвалась наружу, с силой, по всему периметру обтекая поверхность препятствия горячими струями и выбрызгиваясь на его тело… один, другой, третий, четвертый поток… Глаза ее зажмурились, зубы сцепились, пальцы впились в простыню…
