Избранные стихотворения | страница 49
Какая буйная красота и сила! Какая натура! Мне верится, что я восхищаюсь этим отрывком полносердечнее и чувствую его глубже, чем Поуп, Джонсон или современники Драйдена, потому что я живу вне подземелья, в которое Драйден их заточил, потому что мои уши не находятся в счастливом согласии со строем хора заключенных, распевающих гимны в тюремной часовне, а могут воспринимать дикую музыку, живущую на каждой ветке в вольном мире, вне тюремных стен.
Нельзя сказать, что даже этот отрывок полностью выдержит такое сравнение. Когда я пью Бароло Ставеккио в Турине, мысль, что в Дижоне есть вино получше, нисколько меня не смущает, она мне и в голову не приходит. Но лучшее вино все-таки есть; и лучшую поэзию, уж не говоря про Мильтона, можно отыскать даже в том криво выросшем поколении, которое предшествовало Драйдену. Среди кучи мусора — Парнаса времен короля Карла — рассеяны крохотные алмазы еще более чистой воды. У самого Драйдена лучшие стихи — редко больше двух строчек и ни разу больше четырех — можно отыскать в его бесформенной и скучной ранней поэме «Annus Mirabilis».
Его великий преемник Поуп, чья «Илиада» явила соблазн фальшивого стиля прельстительнее любого произведения Драйдена и стала, по словам Кольриджа, «главным источником псевдо-поэтической манеры», хотя и распахнул широкие ворота для других, выведя их на торную дорогу к разрушению, всё же сам шел с ними недолго. Он понял, что истинное влечение его таланта было к сатире и диспуту, и последние двадцать лет своей жизни неизменно следовал этому влечению, не делая новых попыток полетать на аэростате и сообщая своим произведениям поэтические достоинства только в той мере, в какой они могли их принять. Поэтический дар Поупа был скромнее драйденовского, он пользовался, вместе со своими современниками, менее богатым словарем, его мастерство версификации, пусть в целом и более ровное, всё же не достигает блестящей живости лучших драйденовских вещей. Что приближает его к настоящей поэзии, так это подлинный внутренний пыл. Поуп мог подыматься до высот благородства, недоступных Драйдену, в его теле была эфирно-огненная частица — душа, а у Драйдена не было ничего, кроме куска глины. Но даже в элегии «Памяти несчастливой дамы» его огонь не без дыма: подлинность чувства не вполне оправдана естественностью и чистотой стиля.