Но он все еще бежал, и волнами ходили его мускулы на спине. И по-прежнему повсюду маячили, прыгая, эти горящие огоньки, подобно блуждающим огням, мерцающим летней ночью то на одной ветке, то на другой и усыпающим гниющие деревья и растения. Стволы пихт задевали его жесткую шкуру, и тяжелые, неровные их ветви проносились над его головой. Зайцы спасались бегством, сложив уши, сведенные судорогой от страха пушистые шарики, подскакивающие в воздухе с необычайной резвостью. Широкие лапы старого волка то вдавливались в пористый мох, то сминали нежный ковер молодой травы, то взрывали облитые лунным светом кучи опавшей листвы. Крупная голова расталкивала пелену тумана, плотно окружавшего кустарники. Временами он принюхивался к чему-то, и тогда рычание сотрясало его грудь; губы поджимались, глаза начинали сверкать. Он побежал по тропинке, вьющейся между скал, которые, ударяя его своими выступами, подгоняли, как шпоры. Накануне, где-то в этих местах, наверное, возле вот этих могучих стволов сосен, собаки обложили волчицу. Наиболее горячие из них уже поплатились за это своим незащищенным горлом, но подоспели два всадника, и человек, приблизившись, всадил клинок в ее раскрытую пасть, а другой, его спутник, рогатину в ее темный бок. Стоя на скале, старый волк видел всю эту сцену, сопровождаемую улюлюканьем охотников, обреченно думая о том, что повсюду можно натолкнуться на людей и их остервенелых помощников, эту собачью нечисть!..
Сверлящий взгляд его пронизывал бескрайнюю темноту, шарил по разделенным ручьями и унизанным белесыми цветами полянам. Чуть ниже скалы нависали над самым прудом, тянувшимся в даль между бесформенными зарослями. Темные холмы, обступившие это место со всех сторон, высились в какой-то мертвенной застылости. Но луна осыпала пруд капельками ртути, мелкой, мерцающей в темноте серебряной монетой. Напротив, почти в один уровень с рекой, окопался небольшой дом, и бесформенный хаос гигантских скал, от которого падающий с неба свет оставлял только абрис, нависал над ним. Дом с очень низкой и продолговатой крышей имел два этажа. Рядом виднелось несколько крытых соломой пристроек.
В доме были закрыты все окна, за исключением одного, которое, несмотря на позднее время, светилось. Этот небольшой светящийся оранжевый прямоугольник, этот свет человека завораживал волка, и он ничего не мог с этим поделать. И вновь вой вырвался из его горла, но на этот раз он был более резким и требовательным. Другое завывание раздалось ему в ответ. Потом еще одно, и все смолкло. Он взвыл сильнее, словно исторгая из самой глубины своей плоти какую-то горькую жалобу или зов. Другое завывание донеслось до него, но оно было таким далеким, слабым и робким! Да! Стая поредела, она была уже почти сведена на нет! Что-то подобное воспоминанию пронеслось в его сумрачном мозгу… Еще совсем недавно такая перекличка была подобна многоголосому хору из радостных, бесстрашных завываний, которые в ночи, подобной этой, раздавались в ответ на его призыв. Он видел, вернее, верил, что видит крупных самцов, послушных его командам, ласковых и боязливых волчиц, малых волчат, впервые обретших опыт выхода из кустарника. Их глаза сияли, как угольки, раздуваемые ветром, а крепкие клыки сверкали, как ножи. И он, самый сильный, самый быстрый, самый способный из них, вел стаю на пиршество. Но вот дичь обнаружена, и, по короткому тявканью-сигналу, они разворачивались полумесяцем, загоняли ее, и тогда именно ему предоставлялось право напасть первым и первым перекусить жертве горло. Потом, лапы на мертвой лани, он заставлял их ждать, пока он разрешит им приблизиться. Челюсти лязгали над этим мясом, еще подрагивающим, таким теплым и вкусным, молодежь яростно боролась за остающиеся огрызки… Все или почти все они погибли, один за другим. Но сюда, в самую непроходимую часть этого леса-убежища, он все же пришел. Тяжелый запах волчицы, запах пота ее агонии плыл между стволов сосен, вдоль острых скал…
