— Нет еще, — сказала Касс. Она так благодарна ему за то, что он вернул ребенка! — Проходи.
— Спасибо. — Гиффорд прошел через крошечную прихожую в гостиную.
Комната с побеленными стенами была освещена рассеянным золотым светом настольной лампы. Деревянный пол устлан выцветшими хлопчатобумажными ковриками. Немногочисленная мебель состояла из обтянутого коричневым батиком плетеного дивана, двух кресел и низкого стеклянного кофейного столика. Прозрачные белые кисейные занавески закрывали окно, выходящее на маленький вымощенный дворик. Было заметно, что и мебель, и коврики, и занавески видали лучшие времена.
Касс жестом пригласила его сесть на диван, а сама расположилась в кресле.
— Что ты хотел сказать? — спросила она.
— Я должен объяснить, почему на твой вопрос о том, хочу ли, чтобы Джек рос на моих глазах, я ответил, что это не самая лучшая идея.
Касс скрипнула зубами.
— Извини, но я не... — начала она.
— Это все потому, что я... — Казалось, слова застревали у него в горле. Наконец он с видимым трудом выговорил: — Инвалид.
— Для Джека это не имеет значения, — нетерпеливо произнесла она.
— Может быть, для Джека — нет, а для меня имеет. Я подумал о том, как ему горько будет сознавать, что его отец хромой. Что ему недоступен обычный бейсбол. Что он не может приобщить его к разным видам спорта, как все другие отцы, и... это смутило меня. — Гиффорд усмехнулся. Он был отвратителен самому себе. — Я решил, что будет лучше, если я буду держаться на расстоянии и избавлю его от позора.
Она покачала головой.
— Гиф, он...
— Выслушай меня! Я подумал, что, раз не могу быть настоящим отцом для Джека — идеальным отцом! — лучше не буду отцом совсем. Хотя идеальных отцов не существует. Мой, безусловно, таковым не является, — мрачно сказал он. — Но потом произошли две вещи. На прошлой неделе ты сказала о том, что мне пора кончать с жалостью к самому себе и...
— Я не говорила этого!
— Смысл был такой. Это заставило меня задуматься. И я согласился с твоим мнением.
Она кивнула:
— С правильным мнением!
— Я понял, что это был заинтересованный, разумный взгляд на меня и на то, как я относился или не относился к своей инвалидности. Это первое.
— А второе? Что было вторым? — напомнила она, когда Гиффорд остановился.
— Сегодня я побежал! Впервые со времени катастрофы я забыл о своей ноге. Я забыл о несправедливости, по причине которой стал инвалидом, — и побежал!
— От отчаяния и благодаря силе воли, — сказала Касс.
