В вышине прозвенел колокол к мессе.
На развилке дороги, ведущей от Кентербери к Лондону, Уильям Фалконер остановил отдохнувшую и избавившуюся от хромоты кобылу. Он окинул взглядом болотистую равнину, протянувшуюся от стен Бермондси до стеклянной глади Темзы. Утреннее водянистое солнце, поднявшись над зубчатой чертой леса на востоке, наполнило пространство желтым сиянием. Река выпросталась из берегов и вольно разлилась по низким лугам. Монастырь словно плавал в сверкающем озере. Грозовые облака, уходя на запад, выкрасили небосклон ровным серым цветом. Над Оксфордом, над университетом, пожалуй, льет дождь.
Фалконер шевельнулся, седло под ним заскрипело.
— Значит, здесь мы расстанемся.
Сафира Ле Веске, удобно устроившаяся в седле одолженной настоятелем лошадки, кивнула.
— Кажется, так. Я совсем запустила дела в Ла Реоле. И кстати, настой шалфея хорошо укрепляет память.
— Я запомню.
Сафира рассмеялась, и только тогда Фалконер понял, что сказал.
— Если, конечно, сумею запомнить, не приняв прежде настой шалфея.
Ему все хотелось оттянуть расставание.
— И у тебя теперь есть надежный помощник в делах.
Он махнул рукой в сторону мальчика, стоявшего у стремени матери.
— Из Мартина… э… Менахема, как мне кажется, скорее получится купец, чем клюнийский монах.
Мальчик повесил голову, но Фалконер успел заметить улыбку на его лице. Парень снова обрел семью и свою дорогу в жизни.
— Между прочим, Менахем Ле Веске, я так и не поблагодарил тебя за то, что ты навел меня на мысль о тоннеле. Если бы мать не заметила тебя в ту ночь у нужника, мне бы о нем ни за что не догадаться.
Изможденное лицо мальчика выразило недоумение.
— У нужника? Меня не было там ночью. Я прятался у водяной мельницы, пока не стемнело, а потом снова пробрался в тоннель. Понимаете, мне не хотелось оставлять Эйдо одного. Он так боялся темноты. И чего-то в самой комнате.
Фалконер вспомнил серую призрачную фигуру, мелькнувшую перед ними Сафирой во вспышке раздвоенной молнии — фигуру, растаявшую среди каменных стен, подобно привидению.
Холодный озноб пробежал у него по спине.
Назавтра после дня святого Эндрю,[6]
восемнадцатый год правления короля Эдуарда II.
Бермондси, Суррей
Монах смотрел на новобрачных, так откровенно радующихся друг другу, и поначалу ему было только приятно их счастье. Они были такие счастливые, а между тем он отлично понимал, как они рискуют. Внезапно в груди у него что-то сжалось, и он не сразу понял — отчего. Потом вспомнилась стародавняя история леди Алисы и брата Френсиса.
