— Эйдо и Питер — первые два. Мартин, возможно, третий. А что же четвертый?
Сафира обратила к Фалконеру свои поразительные зеленые глаза. В них стоял вопрос.
— Ты сказала, мудрецов было четверо. Что сталось с четвертым?
— Он уцелел и сохранил рассудок, потому что был мудр и привязан к настоящему.
— Тогда будем надеяться, что я как раз четвертый.
Фалконер проговорил это вполне уверенно, но в душе у него шевельнулось опасение, ведь память так ненадежна. Сколько знаний вытекло из его ума? Не потерпит ли и он поражения по недостатку мудрости? Впрочем, это была лишь мимолетная слабость, и тотчас же прилив эйфории наполнил его уверенностью в себе. Он рассмеялся.
— Тебя что-то тревожит? — спросила Сафира.
Он взглянул на сидевшую рядом с ним еврейку. Ее прекрасное лицо выражало заботу.
— Ничего. Почему ты подумала?..
— Ты на миг показался таким… далеким. Как будто был не здесь.
Червячок беспокойства прополз по хребту Фалконера. Неужели, вдобавок к забывчивости, он еще иногда и отключается от реальности, вдруг этим и объясняются провалы в памяти? Он снова засмеялся, отгоняя страх, но смех прозвучал натужно.
— Да ничего, пустяки. Я последнее время становлюсь… рассеян.
Сафира внимательно взглянула на него и не стала расспрашивать. Сейчас их ждало более спешное дело. Фалконер скинул свой старый серый плащ и обернул им плечи Сафиры. Она стала отказываться — ведь он тоже промокнет, — но Фалконер настоял на своем.
— Так будет благоразумнее. Если поднять капюшон — вот так, то никто тебя не узнает.
Он скрыл под капюшоном ее сияющие рыжие кудри и затенил тонкие черты.
— Смотри-ка. Ты в этом рубище настоящий монашек. Маленький и очень хорошенький монашек, однако…
Она хихикнула и плотнее завернулась в плащ. И в самом деле, в таком виде они с магистром-регентом не вызвали бы особых подозрений, обыскивая монастырь. Он бережно взял ее за локоть.
— А теперь поспешим, пока монахи не встали к приме. Тогда уже нельзя будет свободно разгуливать.
Фалконер взял обтаявший свечной огарок и зажал его в кулаке. Придется выйти в темноте, потому что снаружи дул сильный ветер, но потом, в здании, может быть, удастся его зажечь. Выходя, Уильям оглянулся на проем, в котором, освещенный с двух сторон свечами, спал брат Питер. Он напоминал сейчас святого с иконы, сияющего во тьме. Женщина потянула его за рукав, и они вышли в ненастную ночь. Небо оставалось невидимым в полном лунном затмении. Фалконеру показалось, что на плечи ему лег тяжелый груз, и он ускорил шаг, направляясь к одной из дверей в стене дортуара.
