— Что ж такое? Ничего оставить нельзя. Стоит отвернуться, как… На Редвуде? — переспросила вдруг Кики. — А где на Редвуде?
— На углу, перед детским садом.
— Никаких черных старух там сроду не было. Кто она?
— Не знаю. Вокруг нее еще стояли коробки, как будто она только что приехала. В общем, не суть. Суть в том, что меня задолбали люди, которые следят за каждым моим…
— О Господи, и ты ей нагрубил? — спросила Кики, шлепнув на стол мешок сахара.
— Чего?
— Да ты знаешь, кто это? — воскликнула Кики. — Это же Кипсы въезжают — я слышала, они будут жить у нас под боком. Это жена Монти, я больше чем уверена.
— Не говори ерунды, — сказал Говард.
— Леви, что это за женщина? Как она выглядит?
Смущенный и удрученный тем, что его рассказ воспринимается с таким скрипом, Леви попытался вспомнить подробности:
— Ну, старая… очень высокая, в слишком яркой для старой леди одежде…
Кики со значением взглянула на Говарда.
— А… — выронил тот. Кики повернулась к Леви.
— Что ты ей сказал? Не дай бог ты был с ней груб, Леви, я тебя так отделаю — живого места не останется.
— Что?! Да это была какая-то сумасшедшая… Не знаю я — она такие странные вопросы задавала… Не помню, что я отвечал, но я ей не грубил, не грубил я! Я вообще почти ничего не сказал, а она просто сбрендила! Как насела на меня со своими вопросами, а я ей: мне пора, у моей мамы вечеринка, я должен идти — вот и все.
— Так ты сказал, что у нас вечеринка?
— Да не та это, мам, про кого ты думаешь. Это просто сумасшедшая старуха, которая решила, что раз на мне бандана, значит, я ее сейчас укокошу.
Кики закрыла глаза ладонью.
— Боже, это Кипсы, я должна пригласить их. Надо было через Джека передать приглашение. Я должна их пригласить.
— Ничего ты не должна, — медленно произнес Говард.
— Конечно, должна. Вот закончу с лаймовым пирогом и схожу. Джером ведь за напитками ушел — кстати, мог бы уже и вернуться. А может, Леви сбегает передаст?
— Вы издеваетесь, что ли? Я туда не пойду. Я же вам объясняю, каково мне тут гуляется.
— Не мешай, Леви, я думаю. Ступай в свою комнату и уберись.
— Да иди ты нах!
В доме Белси не слишком рьяно боролись за чистоту языка. Здесь не держали жеманных и бессмысленных копилок для сбора дани за бранные слова, столь популярных в других веллингтонских семьях, и крепкие выражения, судя по всему, были тут в порядке вещей. Однако эта свобода слова ограничивалась рядом странных практических поправок, совсем не очевидных и отнюдь не жестких. Все дело было в чувстве и интонации, а с ними Леви на сей раз не сладил. Рука матери со всего маху опустилась Леви на голову, заставив его проковылять три шага и врезаться в кухонный стол, где он опрокинул на себя соусник с шоколадной подливкой. Во всяком другом случае при малейшем неуважении к его личности и тем более одежде Леви до рвоты требовал бы справедливости, даже если бы — особенно если бы — был неправ. Но сейчас он покинул кухню без звука. Через минуту внизу хлопнула дверь в его комнату.
