— Что? Скажешь, неправда? Ведь знаешь, что правда, вон, улыбаешься!
— Дело не в женитьбе как таковой, — сварливо заметил Говард. — Тут сложнее. Отец этой девушки э-э-э… не тот человек, которого хочется впускать в нашу семью.
— А-а-а… — протянул Леви и поправил отцовский криво завязанный галстук. — Бона как!
— Просто мы не хотим, чтобы Джером коверкал себе…
— Мы? — Леви изучающе поднял бровь: эту манеру он явно унаследовал от матери.
— Послушай, тебе что-нибудь нужно? Деньги? — спросил Говард.
Он выудил из кармана две двадцатидолларовые банкноты, смятые гармошкой, как китайские бумажные шары. За много лет он так и не научился воспринимать всерьез эти грязные зеленые американские бумажки. Он затолкал их в карман приспущенных Левиных джинсов.
— Спасибо, па, — нарочито растягивая слова в подражание родному для его матери южному акценту, сказал Леви.
— Интересно, сколько тебе платят в час в твоей лавочке, — проворчал Говард.
Леви горестно вздохнул.
— Гроши, старик. Жалкие гроши.
— Ты только скажи, я пойду поговорю с кем надо
и…
— Нет!
Говард подозревал, что сын его стесняется. Видимо, стыд наследовали все мужчины в роду Белси. Как мучительно в таком же возрасте стыдился Говард своего отца! Ему хотелось, чтобы тот не был мясником, чтобы вместо весов да ножа он орудовал мозгами, — в общем, чем-то походил на сегодняшнего Говарда. Но ты меняешься, меняются и твои дети. Может, Леви предпочел бы папашу-мясника?
— Я хотел сказать, — безыскусно закамуфлировал Леви свою первую реакцию, — что сам справлюсь, не боись.
— Хорошо. Мама не просила что-нибудь мне передать?
— Передать? Я ее не видел. Она рано ушла, а куда — без понятия.
— Понятно. А ты? Не хочешь передать что-нибудь брату?
— Скажи ему… — Отвернувшись, Леви с улыбкой расставил руки, уперся в перила, затем поднял ноги «уголком» и вскинул их вверх, как гимнаст. — Скажи ему: «Я простой черный парень, день-деньской кручусь, везде скачу: деньжат на жизнь раздобыть хочу!»[6]
— Понятно. Передам.
В дверь позвонили. Говард чмокнул сына в затылок, поднырнул под его рукой и пошел открывать. За стеклом маячило помертвевшее от холода, знакомое ухмыляющееся лицо. Говард поднял палец в знак приветствия. Это был Пьер, один из многочисленных осевших в Новой Англии переселенцев с непростого острова Гаити, и он предусмотрительно шел навстречу нежеланию Говарда водить машину.
— Кстати, а где Зур? — вспомнил Говард на пороге.
Леви пожал плечами.
— Фигзна, — этот странный комок согласных заменял ему ответ на многие вопросы. — В бассейне?
