(Овидий, Метаморфозы[52])
В своем кабинете, отделанном бежевой тканью, Дональд, муж Гюты, работает за столом из черного дерева, который поддерживают золотые грифоны. Рядом с ним распустились коричневые цветы старого азиатского ландыша. Над ним старые фотографии античных мраморных бюстов творцов и императоров. Дональд познакомил меня с классикой. Старший и младший Плинии. Дональд - секретарь Совета лондонского университета. Мы часто садимся вместе с ним в Лондоне в старые деревянные давилки Метрополитена - "Живи в стране Метро", гордо выгравировано на латунных ручках их дверей.
Я езжу в лондонский университет каждый день, чтобы изучать английскую историю и историю искусств, и мечтаю о молодом юноше... он коричневый, как земля, бронзовый от летнего солнца. Его нагота одета в лето. Он кончил себе на грудь, его сперма - белая, как известь, что подслащивает поля, он дремлет в нежной истоме, а коричневые луговые бабочки порхают в траве вокруг него.
Францисканец благословил бы его.
А парень в коричневой рубашке отправил бы его в газовую камеру.
А школьница в коричневой форме покраснела бы и сказала, что никогда бы его не поцеловала.
Коричневый - серьезен, галереи моего детства были коричневыми. Хелен Лессор сидит на коричневом вельветовом диване в Галерее Боз-ар[53], она выглядит, как Джакометти, нарисованный Эндрю Уайетом, на ней коричневые туфли, коричневые шерстяные носки и коричневая практичная одежда, старомодные кружева школьной дамы. На стенах позади нее - Ауэрбах и Эйчсон, и эксцентричный Фрэнсис Бэкон. Именно в эту галерею я пришел школьником, у меня перехватило дыхание, пока я поднимался по ступеням, приключение в настоящем мире взрослых. Я думаю, Хелен поняла, как я нервничаю, и сделала все, чтобы я почувствовал себя, как дома. Искусство в те времена было не таким уж важным делом, галерей было мало, никаких цветных приложений, книг для журнальных столиков, и никакого художественного рынка. Оно было куда более домашним и все знали друг друга.
Коричневый пчелиный воск. Вылизанные и отполированные казенные помещения. Паркет, латунь, позолота и красное дерево. Скамьи из красного дерева. Огромные слащавые картины, тяжелые золотые рамы, все второсортное. Миллес, чей талант едва пережил его тридцатилетие. Пастельные девы Мура в греческих драпировках, жеманные мраморные героини Альма-Тадемы. Мы идем через галереи XXI и XXII, тяжелые римские цифры над дверьми, и, наконец, приходим в комнату, переделанную из хранилища, с белыми стенами, которые уже посерели от пренебрежения к англичанам ХХ столетия. Вот бедный малыш Ойлмен с его печальной маленькой леди, пьющей чай PG Tips
