Каждое утро — окно открывалось; и в нем появлялся старик этот пестрый: на черной заплате вселенной стоять.
А позднее больные валили в открытые двери подъезда; их вел Аведик Дереникович Тер-Препопанц, ординатор и доктор по нервным болезням; с ним шли: Плечепляткин, студент, сестра в белом и унтер в отставке, седой Пятифыфрев, с седым инвалидом, — с Пупричных, — влачащимся на костылях.
Новички под окном — старику и халату дивились: расспрашивали:
— Кто такой?
— Он — профессор своей знаменитости: глаз ему жгли, колотили; ум выколотили!
Неприятный толстяк, шут гороховый, рыло в пуху, параноик, — учил их:
— Сиди под кустом, за листом: не стучи, — гром убьет!
— Да смирней он теленка!..
— А били за что?
— За открытие видов.
Толстяк, шут гороховый, рыло в пуху, параноик, — подмигивал:
— Видывал виды!
— Кто бил?
Пятифыфрев:
— Остались — пустые штаны; показали — на труп: в живодерне…
— Труп был?
— А не брюки же… Чьи они?… Воздух в штаны не залезет…
И Тер-Препопанц, это слыша, поежился:
— Глуп Пятифыфрев!..
Раз он Николай Николаевичу про нелепые сплетни скажи; Николай Николаевич слушал протянутой челюстью, вытянутой за тугой воротник, опушенный проседой бородкой, напучивши губы, как для поцелуя; лишь глазки, присевшие в белых, безбровых мясах; стали — тигры малайские; взял котелок, трость; и — в сад; к Пятифыфреву:
— Клади — метлу, бляху, фартук: готов? И — туда, — показал головою на улицу, — там: гулэ ву?
Ему в ноги старик:
— Ни-ни-ни, чтобы я!..
— То-то же…
А больные — подглядывали: за профессором.
— Дурень?
— С большим рассуждением, а — без головы: голова только туловище занимает.
— Она — отрастет: наживная…
Матвей Несотвеев, солдат, — объяснял:
— Стоголовою, брат, головою мозгует он; что ему там — без одной головы, без другой: как губерния, пишет словами!..
Солдаты, Пупричных, толстовец любили больного; его называли: «профессор Иван», «брат Иван»; свой, родной. Значит, — битый!
* * *
Став в пару и парой сходя по ступенькам подъезда, старик одноглазый, распятие венец седины надо лбищем, ловящим морщинами мысль, точно муху, поднявши щетину усов, — точно граблями, ими кидался; и был — вне себя; разрезалку держал он прижатой к груди, как державу. И шел, как на бой:
— В корне взять, человек, — поднимал разрезалку.
— Есть мера вещей!
Рассекал разрезалкою воздух, плеснув пестроперым халатищем, где разбросалося по голубому, пожухлому полю столпление пятен — оранжевых, кубовых, вишневых и терракотовых; пятна, схватясь, уходили в налет бело-серый: в износ.
