И все же я упорствую. Художник, рисующий унылую картину - например, два человека копают землю, - имеет в своем распоряжении разнообразные средства, с помощью которых он может обогатить то, что он изображает. Он может сделать кожу первого золотистой, а коже второго придать оттенок черной сажи, создавая контраст светлых и темных тонов. Искусно воссоздавая их рабочие позы, он может показать, кто из них хозяин и кто раб. А чтобы оживить свою композицию, он может внести в нее то, чего не было в тот день, когда он писал с натуры, но могло быть в другие дни, скажем двух чаек, кружащихся в вышине, клюв одной раскрыт в крике, а в углу, на далеких утесах, стаю обезьян.
Итак, мы видим, как художник отбирает, сопоставляет, добавляет детали, чтобы картина радовала глаз полнотой своего содержания. Рассказчик же, напротив (простите меня, если бы вы были здесь, во плоти, я никогда не стала бы вас учить ремеслу рассказчика!), должен предугадать, какие эпизоды рассказа обещают оказаться полнокровными, выявить их скрытый смысл и сплести их воедино, как сплетают канат.
Выявлению и сплетению, как любому ремеслу, можно научиться. Но что касается выбора обещающих (как жемчужницы, таящие жемчуг) эпизодов, то искусство это по справедливости называют интуицией. Здесь автор сам по себе ничего не может добиться: он должен ждать, когда на него милостиво снизойдет озарение. Если бы, живя на острове, я знала, что в один прекрасный день мне придется стать нашим летописцем, я была бы более настойчивой, расспрашивая Крузо. «Бросьте взгляд в прошлое, - сказала бы я, лежа рядом с ним в темноте, - не можете ли вы вспомнить момент, когда вам вмиг открылась цель нашего существования на острове? Разве, когда вы бродили по склонам или взбирались на скалы в поисках яиц, вас никогда не посещала внезапная мысль о нашем острове как некоем живом и дышащем существе, громадном животном допотопных времен, проспавшем столетия, не чувствуя, как по его спине в поисках средств существования ползают какие-то насекомые? Быть может, мы, Крузо, если смотреть с более высокой точки зрения, и есть эти насекомые? Быть может, мы ничем не лучше муравьев?» Или же, когда он лежал, умирая, на борту «Хобарта», я могла сказать: «Крузо, ты оставляешь нас, ты уходишь туда, куда мы не можем последовать за тобой. Не хочешь ли ты, пользуясь правом уходящего, сказать нам последнее слово? Неужели ты ни в чем не хочешь исповедаться?»
* * *
