— Ну, если ты не Христос, так доктор, — согласился Чирков. — Лечишь самолеты.
— И не доктор, а портной, — сказал Завойко. — Заплаты ставлю.
Он славился заплатками, которые ставил на пробитые пулями части самолетов. Вырежет из жести кружок и забьет дырку. Оборудованием на аэродроме располагал он самым бедным и примитивным и тем не менее заставлял летать самолеты, которые другим казались безнадежными. Бывало, мотор никак не заводится, а Завойко поковыряет в нем гвоздем, — и, глядь, самолет взлетел.
— Он у нас великий человек, — сказал Чирков. — Швабру летать заставить может.
— Ну уж, великий! — засмеялся Завойко. — Эксплуатационники и ремонтники великими не бывают. Великими признаются только изобретатели, конструкторы. А слыхано ли где-нибудь о великом ремонтнике?
Но Чирков сразу же заступился за изобретателей и конструкторов.
— С изобретателями ты себя не равняй, — сказал он. — На изобретателях будущее держится. Тебе удается гвоздем самолеты чинить, потому что авиации всего-то еще только сорок лет. Тех самолетов, которые будут, гвоздем не починишь. А сейчас — начало, первые шаги. Все вокруг нас — все только начало. Мы живем на заре человеческой истории. В будущем школьники будут путать наше время с каменным веком…
— Видите, каков у нас политрук? — сказал Завойко Криницкому. — Философ. Самодеятельный мудрец.
В ласково-насмешливых словах этих была настоящая гордость за Чиркова.
— Когда мы победим окончательно, все будет другое, даже люди, — продолжал Чирков, не обратив на слова Завойко никакого внимания. — Люди станут прекрасны. Их не будут коверкать ни горе, ни злоба, ни нужда, ни война. Все то, что мы сейчас требуем только от лучших, будет у всех, у каждого.
— Не всегда от людей нужно требовать, — сказал Завойко. — Иногда их достаточно понять.
— А ты что, со мной не согласен? — спросил Чирков запальчиво.
— Почему не согласен? Согласен, — ответил Завойко. — Я с тобой всегда во всем согласен, кроме одного.
— Кроме чего? — спросил Чирков и насторожённо сдвинул брови.
— Строг ты очень. Строг невпопад, — сказал Завойко, и лицо его внезапно стало хмурым. — Строг к людям. Не к будущим. К нынешним.
Чирков вскочил. Глядя Завойко в глаза, он произнес напряженным от гнева голосом:
— А ты хочешь, чтобы я в такое время все прощал разным… разным… — он не находил нужного слова.
— Каким это — разным?
Завойко круто повернулся к Чиркову, выпрямился во весь рост, и большое, широкое лицо его с неуклюжим носом медленно багровело.
