У стены я увидел спину Левы Кравеца в кожаной куртке, его черный затылок. Лева Кравец целовал Варю, обняв ее и прижав к стене. Лицо ее, обращенное ко мне, поразило меня. В сумраке оно казалось застывшим, прозрачным и словно светящимся. Он целовал Варю в губы, и глаза ее были закрыты.
Это длилось два-три мгновения. Потом Варя открыла глаза и увидела меня.
Она оттолкнула Леву Кравеца, проскользнула мимо него и, отчетливо стуча каблуками, двинулась к двери. Она шла прямая, вызывающе гордая. Ни тени смущения, только гнев. Твердо глядя мне в глаза, она сказала:
— У тебя есть отвратительное свойство: ты вечно суешься туда, куда тебя не просят.
Прошла мимо и быстро пошла прочь по коридору. Мы остались с Левой Кравецом одни. Я шагнул через порог комнаты ему навстречу.
— А, ты опять! — сказал он злобно.
Не помню, какие были у меня намерения. Я ненавидел его, однако, вероятно, сам не знал, что собираюсь сделать. Но он, несомненно, решил, что я собираюсь бить его, как тогда, в бильярдной. Он побледнел — от злости, не от страха.
— Нет, на этот раз не выйдет, теперь не выйдет, — проговорил он, вынул из кармана револьвер и направил его на меня.
Я остановился.
— Теперь не выйдет, — повторил он, целясь. — Ты мне надоел, и я с тобой покончу. Здесь выстрела не услышит никто. Я заверну тебя в ковер, вынесу на Мойку и брошу в воду… Ага, стоишь! Сейчас я выстрелю…
Я был уверен, что он выстрелит, и ждал выстрела всем телом. Но ненависть придала мне мужества, и я сказал:
— Не выстрелишь…
— Почему же? — спросил он насмехаясь. — Что мне помешает?
— Это пугач, — сказал я.
— Ах, пугач! — повторил он. — Посмотрим, какой это пугач…
Рывком руки он вскинул револьвер и выстрелил. Электрическая лампочка под потолком разлетелась, и мельчайшие осколки стекла посыпались на меня.
— Марш отсюда! — крикнул мне Лева Кравец. — Дрянь!..
Мы оба ушли из банка. Я шел впереди, он — сзади.
Я был в отчаянии. Я считал, что дружбе моей с Варей пришел конец. Я не знал, как поправить дело, и думал, что дело непоправимо.
Весь следующий день я напрасно прождал Варю в библиотеке — она не пришла. Я в одиночестве наклеивал ярлычки на книги и, справляясь в каталоге, ставил номера. Но однообразное это занятие не могло заглушить моей тоски.
Однако оказалось, что я ошибался. Через день мы встретились с ней как ни в чем не бывало. Она обращалась со мной совсем как прежде и даже лучше, чем прежде, — с тихой ласковостью. Вообще она вся стала как бы добрее и мягче, и я сразу это почувствовал. Она была переполнена радостью, которая откровенно светилась в ее глазах. Радости было так много, что она готова была щедро уделять ее всем.
