Старина Боб был Стариной Бобом так давно, что уже и не помнил, с каких пор. Не с самого детства, конечно, но вскоре после этого, по крайней мере, когда возвратился с корейской войны. В лицо его так не называли, только за спиной. Например: «Старина Боб свое дело знает». Но его прозвище не означало «Старый Добрый Боб». А словечко «старина» не имело отношения к возрасту. Скорее, обозначение статуса. Боб Фримарк являл собой образец непоколебимого, как гранит, гражданина Хоупуэлла, он был другом для всех, кто жил в городе на протяжении всей жизни, человеком, к которому всегда можно обратиться за помощью. Он состоял в обществе «Джэйсиз», в «Объединенном Пути», в Фонде помощи больным раком и в «Красном Кресте» одновременно или поочередно, помогая им в развитии. Он был членом обществ «Киванис», «Лось» и ВФУ. Он держался подальше от Ротари-клуба, потому что не мог выносить это фальшивое «Привет, Роберт!». Зато был членом Первой Конгрегационалистской Церкви, служил в ней священником и возглавлял совет, пока не умерла Кейтлин. Он проработал мастером на Сталелитейном заводе последние десять лет, и большинство в профсоюзе согласилось бы с утверждением, что он — самый лучший.
Но нынче утром он вышел на кухню сгорбленным, хмурым, с тяжестью на сердце, ощущая: вся его жизнь мало что значит. Эвелин уже встала. Она сидела за кухонным столом с неизменным стаканом апельсинового сока, смешанного с водкой, с сигаретой, чашкой кофе и журналом. Иногда он думал, что она вообще не ложилась, хотя вот сегодня она же спала, когда он выходил проверять Нест. У них уже почти десять лет отдельные спальни, и они все больше отдаляются друг от друга, а началось все со смерти Кейтлин…
Он поймал себя на том, что опять об этом думает. Кейтлин. Все возвращается к ней. Все плохое.
— Доброе утро, — механически произнес он.
Эвелин кивнула, подняв глаза и снова опустив их — словно задвинула жалюзи.
Он насыпал себе в тарелку горсть «Чириос», налил стакан сока и чашку кофе. Сел за стол напротив нее.
Набросился на хлопья, бездумно поглощая их, делая огромные глотки, уткнувшись головой в тарелку, один на один с собой. Эвелин пила водку с соком и глубоко затягивалась сигаретой. Молчание между ними только усугубляло пропасть, разделявшую их жизни.
Наконец Эвелин подняла голову:
— Что тебя гложет, Роберт?
Старина Боб взглянул на нее. Она всегда называла его Роберт, никогда — Старина Боб, или даже просто Боб, как будто соблюдение формальностей составляло неотъемлемую часть их отношений. Она была маленькой, но сильной женщиной, востроглазой, седовласой, с мягкими чертами лица, весьма деловой. Прежде она отличалась красотой, но сейчас стала просто старой. Время и превратности судьбы, а также упорное нежелание Эвелин следить за собой сделали свое дело. Она постоянно курила и пила, а стоило ему указать на это, заявляла: это, мол, ее жизнь, и она будет проводить ее так, как ей хочется.
