Вопрос поставленный здесь Бабёфом, есть вопрос о практическом осуществлении коммунизма. Немного погодя, он получил возможность подробнее развить свой проект коммунистического общества. Темы для конкурса Аррасской академии были им предложены 21 марта 1787 года, а в письме от 19 числа того же месяца Дюбуа де Фоссе сообщил Бабёфу содержание брошюры, сильно занимавшей его в это время. Эта брошюра носила гордое и несколько претенциозное название: «Преобразование всего мира». Темой ее было изображение пороков и зол, от которых страдает современное общество, исследование причин этих зол и, наконец, описание средств, при помощи которых можно было достигнуть всеобщего благополучия и довольства. Анонимный автор брошюры предполагал разрушение всех ныне существующих городов, местечек, замков и постройку 100 городов, по два лье в окружности, 100 колледжей, в которых обучали бы искусствам и ремеслам, 15 000 местечек и 330 000 ферм. Общественный строй должен был быть вполне коммунистическим, основанным на общем труде и общем потреблении всех продуктов. Автор брошюры давал подробное описание одежды, пищи и жилищ преобразованного мира. Брошюра настолько понравилась Дюбуа, что он полушутя написал Бабёфу: «Какое счастье прожить еще 50 лет и увидеть эту тысячу новых городов! Как я жалею, что я так далеко зашел вперед с моими годами. Но не станем отчаиваться: человек, сделавший столько прекрасных открытий, найдет, может быть, способ продлить жизнь людей…» Он заверяет своего корреспондента, что не нашел у автора брошюры ни одной строчки, которая позволила бы предположить шутку с его стороны.
Сам Дюбуа был усиленно занят составлением проекта всеобщего кодекса законов. В этой своей работе он подпал под сильное влияние кодексов Фридриха Великого. Это дало повод Бабёфу в следующем письме развить свои мысли сразу — и по поводу идеи автора «Преобразования мира», и по поводу кодекса, проектированного секретарем Аррасской академии. В этом письме отчетливо проступают две основных линии идеологии Бабёфа: во-первых, ненависть к феодализму, ненависть, почерпнутая в повседневных наблюдениях, в практике февдиста и землемера, и во-вторых, смутная еще мечта о будущем человечестве, мечта, за осуществление которой Бабёфу пришлось впоследствии отдать свою жизнь. «Удивляются, — пишет он, — разнообразию наших обычаев. Мне кажется, что тут нечему удивляться, если хорошенько вспомнить ту эпоху, в которую они складывались. Люди, тогда еще невежественные и дикие, не делали ничего такого, что не соответствовало бы их характеру. Головы, захваченные энтузиазмом завоевания, обратились, как это неизбежно вытекало из их бесчеловечных склонностей, укрепленных вопиющей системой феодализма, к установлению таких обычаев, которые могли бы удовлетворить их смешное тщеславие. Счастливый разбойник был только наполовину удовлетворен, даже обладая большим богатством. Его дикое тщеславие страдало, когда он предвидел в будущем раздробление своей собственности… Отсюда проистекает новая гнусность. Нужно было задушить голос крови, чтобы услужить тщеславию, и оставить почти без всякой поддержки младших, чтобы обременить избытком старшего… Отсюда происхождение так называемой знати и (сословных) различий, так возмущающих все слои общества… Отсюда, кроме того, происхождение этих смешных законов, которые служат оправдательным документом всем узурпаторам, легализующим их захваты… Те, кто в собраниях, призванных составлять законы, имели больше всего влияния вследствие их богатства, вводили в них те или иные правила по своему усмотрению…»
