Лоутон громко расхохотался.
— Сошел с ума? О, да, я сошел с ума, совсем спятил, сынок, и ты об этом не забывай. А теперь говори.
В глазах Джимми загорелись злобные огоньки:
— С большим удовольствием. Из уважения к вам, мистер Лоутон, скажу. Итак, если рожа Бруноса окажется за решеткой из-за этого ограбления, тогда вы довольно быстро сможете вытрясти из меня все дерьмо, и мне останется лишь смириться с этим. Потому что сейчас я больше боюсь Бруноса, чем вас. Вы понимаете, к чему я клоню? Я давно никого не закладывал. Никоим образом, черт побери! И особенно это касается Джорджио Бруноса.
Лоутон удовлетворенно улыбнулся леденящей улыбкой:
— А ты готов сказать об этом в суде? Что, дескать, ты слишком напуган, чтобы сообщать какую-либо информацию о Джорджио Бруносе?
Джимми прикрыл веками глаза.
— Это нечестно, мистер Лоутон. Ведь я ничего не знаю, и вам прекрасно известно, что это так. Вероятнее всего, здесь вообще нечего знать. И поэтому вы здесь.
Лоутон зажег еще одну сигарету и усмехнулся.
— Мне просто нужно твое заявление, в котором говорилось бы, что ты отказываешься дать какие бы то ни было свидетельские показания против Бруноса. Вот и все.
Джимми с обреченным видом помотал головой:
— Вы просто ослиная задница, мистер Лоутон.
— Мне это уже говорили, Джимми. Много раз. И люди гораздо лучше, чем ты. А теперь поедем в участок. Не возражаешь?
Донна огляделась по сторонам.
Судейские возвращались в зал суда. С ними присяжные: восемь мужчин и четыре женщины. Вид у них был серьезный, чего и следовало ожидать. Донне вспомнилось давно забытое: залы судов из американских драм на судебную тему, в которых жена подозреваемого, зная, что ее муж невиновен, вынуждена была наблюдать за тем, как ему выносят приговор… Однако сейчас здесь отсутствовали недружелюбно настроенные полицейские, которые могли бы забаллотировать судей или присяжных. Донна почувствовала безумное желание расхохотаться, умом сознавая, что это не веселье, а признак надвигающейся истерики. Переборола в себе этот порыв и затаила дыхание.
Она обратила внимание на репортера, рисовавшего эскиз портрета Джорджио, и все-таки испустила долгий вздох. Шесть недель назад, в начале судебных слушаний, Джорджио держался почти развязно, был уверен в себе. Он сидел неподвижно и прямо, повернувшись в профиль к девушке-репортеру, чтобы та могла нарисовать его в лучшем виде. Даже улыбался своей обворожительной улыбкой. Сегодня Джорджио выглядел обмякшим и сидел на стуле с каким-то побитым видом. Тем не менее Донна всем сердцем рвалась к нему, к своему мужчине, к мужу, по которому она так скучала, особенно по ночам.
