— Слушай, а ты, часом, сам не пописываешь?
Это он хорошо спросил. Молодец, Олег, двадцать копеек. Я бросаю взгляд на свой чемодан и немедленно отвожу его в сторону, словно боясь, что проткну обшивку и Олег увидит внутри мои рукописи, что все эти разноцветные папки обнаружатся вдруг во внезапном взрыве, как мебель внутри разбомбленной квартиры.
— Что ты, — говорю я, — с ума сошел.
— А похоже, знаешь, похоже. Как-то ты очень заинтересованно споришь. Я и подумал было…
— Ну нет. Бог миловал.
— Да? И все твои интересы — в ту сторону. И знакомые писатели у тебя есть. Я и подумал…
— Да нет, успокойся, никаким боком, ничего подобного. И поздно, давай-ка спать.
Так загодя, еще до наступления ночи, задолго до первого петуха, трижды отрекаюсь я от своей единственной веры…
А петух и на самом деле кричит, я слышу это сквозь сон. Просыпаюсь, но еще совершенно темно, засыпаю снова, опять просыпаюсь, еще немного, уже пора… «Да-да, — улыбается Цогик Хореновна, — петух. Прямо в городе и разводят. Одно время я тоже думала, тридцать три копейки цыпленок, и такой балкон все равно пропадает. Но потом подумала: ва, не надо мне это. Силы не те, и соседи будут ругаться. А вы кушайте, кушайте, почему не кушаете. Вы, смотрю я, мало кушаете, такой худой, это очень плохо, вот Олег молодец, хорошо кушает. Я вам буду рассказывать, а вы кушайте, домой приедете — что такое! — скажут, не кормят там в Ереване, такие эти армяне жадные…»
И смеется добродушно и хитровато.
