Ла Фортецца заговорил о литературе:
– О, Золя! Вот кто знал, как писать о бедноте!
Ну, знаете, великий мастер, француз…
– Знаю, – сдержанно кивнула Октавия.
Но Ла Фортецца не унимался:
– Хотелось бы мне, чтобы он жил сейчас! Уж он бы описал, как бедные перебиваются на грошовое пособие. Это же фарс! Вот чьи книги надо было бы прочесть вашей дочери, синьора Корбо. Это одно стоит целого образования. Тогда вы, Октавия" поймете и себя, и все, что вас окружает.
Октавия, борясь с желанием плюнуть ему в глаза, снова с достоинством кивнула.
Ла Фортецца, как и мать, принял это за одобрение. Он с важностью произнес:
– Значит, вы – умная девушка. Хотите сходить со мной в театр? Желая выразить вам свое уважение, я прошу вас об этом в присутствии вашей матери. Я старомодный молодой человек, ваша мать может подтвердить это. Разве не так, синьора?
Лючия Санта с улыбкой кивнула. Ей уже представлялось, как дочь выходит замуж за юриста, обладателя надежного места, оплачиваемого городскими властями. Матери не витают так высоко в облаках, как их дочери, – даже книжные матери. Она благосклонно молвила:
– Он – славный итальянский юноша.
Ла Фортецца продолжал:
– Мы с вашей матерью о многом переговорили и теперь хорошо понимаем друг друга. Уверен, что она не станет возражать, если мы с вами по-дружески встретимся. Городские власти продают нам театральные билеты со скидкой. Это будет для вас новым впечатлением – не то что кино.
Октавия много раз бывала в театре с подругами.
Пошивочные мастерские тоже получали билеты со скидкой. Октавия читала те же романы, что и он, и испытывала бесконечное презрение к их героиням, безмозглым девицам, обрекавшим себя на осмеяние, идя на поводу у мужчин, использующих свое состояние как безупречную приманку. Но этот безмозглый полуголодный итальяшка, кажется, вообразил, что может опозорить ее только потому, что кончил колледж! Она сверкнула глазами и, сорвавшись в конце концов на крик, ответила на приглашение следующим образом:
– Да навали ты себе в шляпу, подонок вшивый!
Забившиеся в угол Джино и Винни хором протянули:
– Ну-у, опять она за старое!
Лючия Санта, подобно невинной овечке, сидевшей на бочке с порохом и лишь в последний момент заметившей тлеющий фитиль, огляделась, как во сне, словно не зная, куда бежать. К лицу Ла Фортецца прихлынула кровь, так что покраснели даже его совиные глаза. Он окаменел от ужаса.
От визга юной итальянской мегеры и впрямь может застыть в жилах кровь. Октавия продолжала поносить его своим высоким, сильным сопрано:
