«Дейли Ньюз» поместил на первой полосе фотографию избитых Джерри Вагнера и Кевина Мунена. На мастерски сделанных снимках были видны изувеченные человеческие тела. «Дейли Ньюз» выразил искреннее удивление по поводу того, что пострадавшие живы и сообщал, что им придется провести в больнице по крайней мере несколько месяцев и подвергнуться пластической операции. «Надо сказать Клеменца, чтобы сделал что-нибудь для Гатто, – подумал Хаген. – Этот парень знает свое дело.»
Следующие три часа Хаген посвятил изучению отчетов о состоянии дел в фирме по импорту оливкового масла и строительной компании дона. Ни одно из этих дел не процветало, но теперь, после войны, они могли стать источниками доходов. Он уже почти забыл о существовании Джека Вольтца, когда секретарша сообщила, что его вызывает Калифорния. Поднимая трубку, он почувствовал легкую дрожь нетерпения.
– Хаген слушает.
Голос в трубке кипел от возмущения и ненависти, и его невозможно было узнать.
– Проклятый ублюдок! – вопил Вольтц. – Я вас всех посажаю по тюрьмам по сто лет. Не пожалею денег. Все отдам, до последнего гроша. А этому Фонтена отрежут яйца, уж я это устрою. Слышишь меня? Макаронник проклятый.
Хаген вежливо ответил:
– Я полунемец-полуирландец.
Последовала пауза, а потом послышался щелчок: на другом конце провода положили трубку. Хаген улыбнулся. Ни разу Вольтц не произнес угрозы в адрес самого дона Корлеоне. Это была дань гениальности дона.
Джек Вольтц всегда спал один. У него была кровать, в которой могли бы свободно поместиться десять человек, и спальня, которая вполне могла служить местом съемок королевского бала, однако, вот уже десять лет, после смерти первой жены, он спит один. Это вовсе не обозначает, что он потерял интерес к женщинам. Для своего возраста он был довольно крепок, но возбудить его теперь могли лишь очень молоденькие девочки, да и в их обществе он был в состоянии провести не более 2-3 часов.
В этот четверг он проснулся раньше обычного. В первых лучах солнца комната казалась лугом, покрытым туманом. У ножки кровати Вольтц заметил знакомые очертания и приподнялся на локтях, чтобы получше рассмотреть. Это была голова лошади. Еще не придя в себя окончательно после сна, Вольтц протянул руку и включил свет.
Представшее перед ним зрелище заставило его содрогнуться. Казалось, его ударило огромным молотом по груди, сердце дико стучало, и ему захотелось рвать. Блевотина расползлась по толстому ковру.
