«И сказали Свенельд и Асмуд: «Князь уже начал; последуем, дружина, за князем». И победили древлян».
Оставшись без князя, люди Древней Руси чувствовали себя неуютно: моменты эти всегда отмечались в летописях. Указанными чертами древнерусский князь напоминает скандинавского конунга, на котором, помимо обязанностей правителя и военачальника, лежала ответственность за природные катаклизмы, моровые поветрия и вообще всякого рода удачу и неудачу, находящуюся вне власти простых смертных.
С конунгами, а также, согласно данным этнографов, со всеми вождями эпохи разложения родового строя, князей роднит исполнение жреческих функций в жреческих культах до принятия христианства. «Языческую реформу» 980 года проводит сам князь Владимир, а не какие-нибудь волхвы или кудесники:
«Поставил кумиры на холме за теремным двором: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, и Хорса, Дажьбога, и Стрибога, и Симаргла, и Мокошь. И приносили им жертвы, называя их богами».
С принятием христианства положение принципиально не меняется. Мы сталкиваемся с примером того, как ментальность, будучи прикрыта на поверхности новой идеологией, изменяет ее по своему образцу. Кто является опорой христианства в первые годы его существования? Древнерусские источники, повествующие об эпохе крещения, не знают образа клирика-миссионера, духовенство инертно. В лучшем случае это «книжники и постники», подвизающиеся там, где христианство уже установлено. А продвижением христианства в массы занимались в восточнославянских землях князья. Даже вехами распространения новой религии в представлении автора летописи становятся князья: в «Повести временных лет» под 1037 год, в хвалебном слове князю Ярославу Мудрому, помещенном в летопись в связи с закладкой этим князем городской стены, Золотых ворот и Софийского собора в Киеве, читаем:
«Как если один землю вспашет, другой же засеет, а иные жнут и едят пищу неоскудевающую, — так и этот. Отец ведь его Владимир землю вспахал и размягчил, то есть крещением просветил. Этот же засеял книжными словами сердца верующих людей, а мы пожинаем, учение принимая книжное».
Чрезвычайно важным для понимания специфики древнерусского общественного сознания является тот факт, что первыми русскими святыми стали тоже именно князья. Очевидно, по представлениям того времени, понятие священности, сакральной силы неразрывно сочеталось с образом князя. Конечно, это не «почитание умерших вождей, превращение их в сильных и опасных духов», широко известное на примере тех же индейцев, тем не менее аналогия просматривается. Во многом, очевидно, этим обстоятельством объясняется то, что и византийская теория о Божественном происхождении княжеской власти была со временем усвоена русским общественным сознанием достаточно прочно: возникло представление, что власть свою князья получают непосредственно от Бога.
