Кроме тех троих, которых я буквально боготворил, у меня были близкие, хорошие товарищи — евреи, и те оставили меня, как представилась возможность получить без меня большую выгоду в жизни, выгоду по большому счету. Даже жена (вторая), как ни любила меня, но только представилась возможность, уехала по еврейской линии. Она скрывала от меня свою национальность, я тогда уже обжегся на евреях, и она знала это. И не могла предложить мне ехать с ней. А решилась признаться, что она меня дурила со своей национальностью, только уехав из России. Я чувствую, насколько тяжело было ей оставлять меня, но она пошла на это из-за «высшей» выгоды — жить в Нью-Йорке, естественно, совсем не то, что в Москве в 80–90 годах. Америка — это перспективно! А любовь — это «халоимес» — мечты, сны, по-еврейски.
С тех пор я побаиваюсь приближать к себе евреев. Может быть зря, они умны, старательны и талантливы, но получить столько рубцов на сердце, поневоле на воду задуешь! От нашего брата — русского тоже можно получить по морде, но по-глупости, по-пьянке, по-расчету, наконец, но не по такому тонкому, дьявольскому расчету, не с такой милой миной, и не так смертельно больно.
И еще — когда их мало — все в порядке. Раньше, при Брежневе, были какие-то квоты. Ну, нельзя, чтобы в ВУЗе и ректор и все зав. кафедрами были евреи. Такое положение было в Тольяттинском политехническом институте, где я работал в 1968-71 годах. Все они порознь были прекрасные люди, умные и добрые. Но вместе — глухая оборона, куда нет входа «агою», т. е. нееврею. В конце сталинского периода такое положение было в медицине, престижных ВУЗах и академической науке. Но были и парткомы, которые «следили за порядком». Такое же положение, но без парткомов, сейчас в финансовых кругах — что ни олигарх — то еврей, это хорошо подметил и постоянно писал об этом писатель Тополь, кстати, тоже еврей.
Мне все это напоминает положение, если бы в спорте устранили весовые категории. Тогда евреи — это были бы тяжеловесы, а другие, русские, в частности, — легковесы. Ну, что ты поднимешь против тяжеловеса, даже будучи гораздо техничнее и умнее его!
Что же делать? — озабочено спросил я профессора, — вы умный, может, подскажете, что делать? Устраивать погромы, устанавливать квоты, призвать на помощь фашистов?
Нет у меня ответа, — подумав, вымолвил Гулиа, по крайней мере, своего ответа. Лучшее, что приходит в голову, это то, что в свое время задумал великий гений (после Сталина, конечно!) — Александр Македонский. А задумал он породнить все нации мира, чтобы не было национальных противоречий и войн. Но ничего из этого тогда не вышло.
