* * *
…Унпэнэр с утра ушел в свою бригаду, Йрэлё — в школу.
Гэмалькот влез в полог, где Нутэнэут занималась приборкой, подошел к окошку, потрогал раму, легонько стукнул пальцем по стеклу, поежился.
— Холодно как-то.
Нутэнэут подставила ладонь под окошко — в одном месте, в другом. Нет, нигде не дует, прибито на совесть.
— Я не про то говорю. Не от ветра, а от света. У жирника свет желтый, теплый, какой в пологе должен быть. А этот белый. Будто на улице.
«Ну, это ничего, — думает Нутэнэут. — Привыкнет».
— А что в потолке его сделали, — продолжает Гэмалькот, — так это даже лучше. Нам-то все равно, а снаружи не так заметно. Может, старики и не увидят. Мы, старики, больше вниз смотрим, а не наверх.
Вопреки своему утверждению, он почти не отрывает глаз от вставленного в потолок окошка.
— Всё равно узнают, — говорит Нутэнэут.
— Шучу я. Конечно, узнают. Ничего, Нутэнэут, в этом позора нет. Как ты думаешь?
— Какой же тут может быть позор? Конечно, нет.
Нутэнэут вылезает в сенки, захватив с собой несколько шкур, чтобы проветрить их. Сегодня она убирает в пологе с особой тщательностью.
Гэмалькот осматривается. Освещенное утренним светом, все выглядит совсем не так, как обычно. Портрет Ленина, ещё до войны подаренный Гэмалькоту знакомым капитаном, тоже ярко освещен, яснее виден.
Подойдя к жирнику, Гэмалькот гасит его. Странное дело — глаза совсем не замечают разницы в освещении. Каким, значит, слабым был свет жирника в сравнении со светом утра!
Если бы Гэмалькота спросили сейчас, доволен он или нет, ему трудно было бы ответить. Он сам этого ещё не знает. С одной стороны, стало как будто лучше в пологе, а с другой стороны, очень уж непривычно.
Он снова поднимает голову и смотрит в окно. Промелькнула белая чайка. Медленно проплыло белое облачко.
* * *
Осенний ветер гонит по улице клубки стружек. Ребятишки ловят их, играют ими. Йорэлё, хоть он уже пятиклассник, тоже поглощен этой игрой. Стружки длинные, некоторые из них — словно желтоватые ленты, пахнущие смолой, Йорэлё опоясал этими ломкими лентами своего товарища, сделал из них подобие упряжи, и оба мальчика понеслись вдоль улицы: Йорэлё — седок, его товарищ — олень.
Пять новых домиков резко выделяются среди темных яранг селения. Два. домика уже заселены, остальные достраиваются. Отсюда и разносит ветер по всей улице витые ленты стружек.
Уже смеркается, но работа идет полным ходом. На крыше одного из домиков, уже наполовину покрытой, молодые колхозники из бригады Унпэнэра разматывают рулон толя. Кабицкий с двумя девушками навешивают оконные рамы.
