— Черт вас возьми с вашим вдохновением! Вы пролили у меня чернила и залили мою статью! — закричал я с негодованием.
Поэт ничего не слышал. Он продолжал свою импровизацию. Между тем гнев мой несколько утих, и я очень радовался, что обидное мое восклицание не было им услышано.
— Успокойтесь, успокойтесь, любезный Иван Иваныч!
— Ох! — сказал он. — Это вы, Наум Авраамович, а мне показалось, что сам бог пиитики, Аполлон, предстал пред очи ничтожнейшего из пиитов.
Я вежливо поклонился.
— Извините, что я вас так много утруждаю присутствием моей малой особы, которая в присутствии вашем…
— Ничего. Лучше поговоримте о деле. Вы бедны?
— Я нищ!
— Что ж вы намерены предпринять для своего содержания?
— Наум Авраамович! Вы сами гласите, что уж и в ломбардном заведении ваши денежки водятся. А чем вы их нажили… мне бы то есть хотелось идти но следам вашим… Выпустите меня в литературу! Не корысть, не соблазны мира сего… поверьте… Мне бы так тысячи три-четыре на первый раз…
— Ого! — подумал я и поднял свой изувеченный стул.
— Только бы иметь средство прилично содержать себя и не быть в крайности; доставьте мне сию возможность.
— Право, не знаю как; задача трудная. По крайней мере знаете ли вы хоть один иностранный язык?
— Как же! еврейский, греческий, латинский, славянский…
— А немецкий, французский?
— Нет, Наум Авраамович.
— Плохо… на перевод, значит, нечего и надеяться. Не пробовали ли вы писать прозой? На прозу цена выше…
— «Fiunt oratores, nascuntur poetae»[5], — изрек Гораций; следственно, несомненно, что родившийся пиитом легко может сделаться оратором… Небезызвестно вам, что у нас еще с риторики задают рассуждения, хрии и прочая; я писал их по приказанию местного начальства, но душа моя…
— Оставьте-ка лучше вовсе свое намерение.
— Ни за что! Я не изменю своему призванию: Аполлон и девять сестер, именуемых музами, что на греческом наречии значит…
— Знаю, знаю. А я бы лучше советовал приняться за что-нибудь другое…
— Нет; лучше соглашусь довольствоваться тысячью рублями годичного продукта для поддержания бренной жизни сей, — произнес он с усилием, как будто бы делая величайшее пожертвование.
— Право, лучше поступите в статскую службу.
— Но небезызвестно вам, Наум Авраамович, что на первый раз жалованье слишком недостаточно. 300 рублей с копейками…
Я внутренне усмехнулся.
— Но уверяю вас, что и поэзия не больше принесет вам.
— Как! И вы это говорите! Вы, о богатстве которого весть гремит повсюду, которого наш град прозвал своим Крезом, — Крез, изволите видеть, был богаче всех, — которому весь наш град завидует…
