Приходит немец: „Только-то?..“
И начал нас по-своему,
Не торопясь, пилить.
Стояли мы голодные,
А немец нас поругивал
Да в яму землю мокрую
Пошвыривал ногой.
Была уж яма добрая…
Случилось, я легонечко
Толкнул его плечом,
Потом другой толкнул его,
И третий… Мы посгрудились…
До ямы два шага…
Мы слова не промолвили,
Друг другу не глядели мы
В глаза… А всей гурьбой
Христьяна Христианыча
Поталкивали бережно
Всё к яме… всё на край…
И немец в яму бухнулся,
Кричит: „Веревку! лестницу!“
мы девятью лопатами
Ответили ему.
„Наддай!“ — я слово выронил, —
Под слово люди русские
Работают дружней.
„Наддай! наддай!“ Так наддали,
Что ямы словно не было —
Сровнялася с землей!
Тут мы переглянулися…“
„Дальше — дрянь!
Кабак… острог в Буй-городе,
Там я учился грамоте,
Пока решили нас.
Решенье вышла: каторга
И плети предварительно;
Не выдрали — помазали,
Плохое там дранье!
Потом… бежал я с каторги…
Поймали! не погладили
И тут по голове.
Заводские начальники
По всей Сибири славятся —
Собаку съели драть.
Да нас дирал Шалашников
Больней — я не поморщился
С заводского дранья.
Тот мастер был — умел пороть!
Он так мне шкуру выделал,
Что носится сто лет.
А жизнь была нелегкая.
Лет двадцать строгой каторги,
Лет двадцать поселения.
Я денег прикопил,
По манифесту царскому
Попал опять на родину,
Пристроил эту горенку
И здесь давно живу.
Покуда были денежки,
Любили деда, холили,
Теперь в глаза плюют!
Эх вы, Аники-воины!
Со стариками, с бабами
Вам только воевать…“
Тут кончил речь Савельюшка…»
«Ну что ж? — сказали странники. —
Досказывай, хозяюшка,
Свое житье-бытье!»
«Невесело досказывать.
Одной беды бог миловал:
Холерой умер Ситников, —
Другая подошла».
«Наддай!» — сказали странники
(Им слово полюбилося)
И выпили винца…
