Когда Джереми делалось особенно грустно, он принимался снимать жену. А поскольку случалось это частенько, Мэри вскоре могла похвалиться портфолио, достойным профессиональной фотомодели. Впрочем, о карьере такого рода ей с ее росточком нечего было и мечтать, да Мэри и не мечтала, вынашивая совершенно иные планы.
Узнав, сколько стоит курс обучения в школе визажистов, Мэри схватилась за голову: жалких остатков ее прежнего богатства для воплощения в жизнь этой идеи явно недоставало. Тогда она обратилась за помощью к отцу, – в первый и последний раз, – клятвенно заверив Майкла, что вскоре вернет ему все до цента. Джереми хранил угрюмое молчание…
Майкл откликнулся тотчас же, выслав требуемую сумму. Однако письмо его искренне опечалило дочь. И дело было тут вовсе не в том, что он противился ее затее, – нет, отец лишь умолял Мэри не бросать стихов. Дело было в другом. Письмо отца было насквозь пропитано откровенным неверием в ее Джереми, в его силы, талант, даже в его любовь к ней… Прочтя письмо, Мэри горько заплакала, а Джереми, стоя перед нею на коленях и покрывая поцелуями ее руки, твердил, что все будет хорошо. И снова, в который уже раз, постель оказалась единственным прибежищем от горестей для них обоих…
На курсах Мэри, по словам одной из преподавательниц, оказалась единственной, кто не знал, с какого конца открывается тюбик губной помады. А что удивительного? Ведь она лишь смутно помнила, как мать что-то эдакое делала перед зеркалом, а в школе в отличие от абсолютного большинства подруг откровенно презирала косметику, считая ее изысканной формой лжи.
Поначалу над нею подтрунивали вовсю, но вот начались уроки рисунка и Мэри изумилась себе самой. Она стала рисовать так легко, как плывет щенок, брошенный в реку, не подозревавший до этого в себе подобной способности.
Постепенно шутки смолкли, сменившись откровенно завистливыми перешептываниями.
Когда дело дошло до практических занятий, Мэри стремительно обставила однокурсниц.
Теперь вокруг нее словно образовался вакуум. Преподаватели расхваливали «малышку» на все лады, подруги скрежетали зубами… Ей же хотелось кричать: «Не знаю, ради чего делаете это все вы, а я – ради моего любимого! Что странного в том, что мне легче, чем вам?»
Взрыв был неизбежен. И вот однажды самая лихая студентка, француженка Николь, раздосадованная очередным триумфом «малявки» на экзамене, плеснула Мэри в лицо кокаколой из бумажного стаканчика и подожгла при всех ее конспекты. И нервы той не выдержали. Вспомнив детские игры с мальчишками, Мэри вихрем налетела на крупную Николь, повалила ее и, оседлав, принялась поливать кока-колой, но уже из бутылки.
