— Выезжай, Филиппов, срочно в штаб артиллерии фронта — там получишь все необходимые указания о передислокации дивизиона, — заключил генерал Михалкин. — Отряды должны сняться с позиций скрытно и строго секретно. Все карты с нанесенными целями противника передай в разведотдел майору Огурцову. А на Третьем Прибалтийском фронте будет работать восьмой дивизион Басалаева.
В подробности генерал не вдавался, а я вопросов больше не задавал и, получив предложение отправиться с ним завтра же утром, с готовностью согласился.
Поездка с Михаилом Семеновичем запомнилась мне во многих подробностях. Хороший рассказчик, он интересно [92] умел говорить, казалось бы, о простых наших буднях войны. Многое я узнал и про военные дела, и про его жизнь, многое неожиданно рассказал и о себе, о том, как воевал сапером в сорок первом — сорок втором. Генерала это совсем не удивило. Он, выяснилось, тоже когда-то был сапером и даже кавалеристом, служил здесь, на Псковщине, вместе с Рокоссовским. Не удивило его и то, что я не кадровый офицер и не «коренной» воздухоплаватель и что в нашем дивизионе много таких, призванных во время войны.
— Известно, — после короткого раздумья заметил генерал, — что противник полагал, будто потери в командных кадрах в начале войны невосполнимы. А получилось так, что командный и рядовой состав из запаса быстро освоил военные специальности. Вот хотя бы в вашем дивизионе. А такое ведь во всех родах войск. Скорое становление воинов — мастеров своего дела — ныне типичное явление. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Есть где учиться, есть у кого учиться. Расскажу такой случай. — Михаил Семенович поудобнее умостился на сиденье и поведал мне одну историю.
В конце сорок третьего, перед самым началом наступления, он узнал от комдива Введенского о старшем сержанте — командире полкового орудия, который за десять дней разбил девятнадцать — девятнадцать! — огневых точек врага.
Урвав время — а в те дни его явно не хватало, — генерал выбрался на Пулковские высоты в полк, где и служил этот старший сержант. Его вызвали. И вот, пригнув голову под косяком, в землянку вошел несмело худощавый пожилой боец с лихими, прямо молодецкими усами, которые броско смотрелись на морщинистом лице.
«Вы же герой!..» — начал было беседу Михалкин. «Ай, какое там… — ответил старший сержант. — Расплачиваюсь вот за двенадцать дырок, которые схлопотал еще в первой мировой».
После встречи генерал Михалкин доложил командующему и члену Военного совета о мужественном артиллеристе. Тут же получил для вручения ему орден Красного Знамени, и на другой день — вновь на Пулковских высотах — вызывает старшего сержанта: «А ну снимите ватник!» Снимает артиллерист как-то нехотя, и Михалкин крепит к его гимнастерке орден. Но вот пальцы натыкаются на что-то металлическое, и он спрашивает: «Что там у вас, под гимнастеркой?» Смущенно расстегивает старый артиллерист воротник, [93] в Михалкин видит на внутреннем кармане четыре Георгиевских креста и медали.
