И тут пулеметная очередь вносит ясность. «Мессершмитты», оказывается, схитрили: демонстративно покинули подъемное поле, выждали чуток, пока аэростат поднимут, и атаковали его.
Оболочка загорелась с первого же захода истребителей. Высота была чуть более двухсот метров. Прыгать, не прыгать?.. Ферцев, скользнув по гайдропу, раскрыл парашют, а Грановский так и не смог оторваться от корзины.
«Ну, все…» — мелькнуло в сознании. И тут гондола опрокидывается. Володя вылетает из нее, чудом успевает дернуть за кольцо парашюта и в ту же секунду одновременно ощущает рывок купола и удар о землю…
Воздухоплаватель нерешительно поднимается, смотрит на бегущих к нему бойцов. Он, конечно, горд первым боевым прыжком, жаль только вот, что полотнище парашюта запуталось в раскинутых ветвях двух берез. До сознания воздухоплавателя пока не доходит, что они-то, белоствольные, [43] и есть его спасительницы. Лишь к вечеру проходит возбуждение, и бравого лейтенанта догоняет страх, пронимая до озноба.
Вот так начинается изнурительно коварная охота за воздухоплавателями дивизиона. Ведь авиация противника пока еще господствует в воздухе, а наше зенитное прикрытие — две счетверенные пулеметные установки, — признаться, что слону дробина. Больше — символическая защита от врага. Но воздухоплаватели не собираются быть легкой добычей для стервятников. Мы анализируем разные уловки фашистов и придумываем тактический маневр — начинаем работать, так сказать, «уколами».
Обычно наблюдатель висит в воздухе часа два, а при «уколе» аэростат поднимают минут на десять — двенадцать. Быстрая разведка, пристрелка — и аэростат выбирается на четвертой скорости вниз. На земле корзина его загружается балластом, расчет прячется в укрытиях, а «мессер» тут как тут, но лишь порыскает в сторонке от подъемного поля — к самому-то полю подходить все-таки опасно, все-таки зенитки — и дует назад. Нам это только и надо: балласт долой — и снова в воздух.
Конечно, такие маневры проходят у нас с переменным, так сказать, успехом.
Как-то фашистский истребитель все-таки подкрался к аэростату; выбрать его не успели — и огненные трассы полоснули оболочку.
— Прыгай! — скомандовал по телефону Криушенкову Алексей Ферцев. Он руководил подъемом.
А в ответ в трубке спокойно-недоуменное:
— А зачем прыгать? Выбирайте. Аэростат ведь не горит.
Все на земле разом задирают головы — чудеса в решете! Действительно, ни привычно-черного смрадного дыма, ни огня. Оказывается, может случиться и такое. Правда, аэростат начинает дрябнуть прямо на глазах — теряется газ. И вот он уже просто падает. Мотористы еле-еле поспевают наматывать трос, но Криушенков-то уже на земле, целехонек!.. На оболочке же аэростата тогда нам пришлось залатать почти три сотни пробоин — не оболочка, а решето.
