, совсем гладкую, без выступов и впадин, я бы катился под уклон, почти чистый дух, нет, так не выйдет, попробуем еще раз, нужна нога, или эквивалент, может быть, несколько отростков, умеющих сокращаться, с ними можно уйти далеко. Уйти прямо от Даггена, весенним утром, дождливым и солнечным, не зная наверняка, сумеешь ли идти до вечера, что тут такого? Это было бы так легко. В ту плоть заползти или в эту, в объятия той руки, сжимающей руку друга, или в эту руку, без объятий, без руки и без души в этих трепещущих душах, сквозь толпу, посреди обручей, мячей, что тут такого? Я не знаю, я здесь, вот все, что я знаю, и то, что это не всегда я, к этому надо как-то приспособиться. Нигде нет никакой плоти, умереть не от чего. Оставь все это, самому захотеть оставить все это, не зная, что это значит, все это, скоро все сказано, скоро все сделано, напрасно, ничто не шевельнулось, никто не заговорил. Здесь ничего не произойдет, здесь никого не будет, очень скоро. Уходы, передряги, это еще не завтра. И откуда бы ни шли голоса, они безусловно мертвы.
Куда бы я пошел, если бы я мог идти, кем бы я был, если бы я мог быть, что бы я сказал, если бы у меня был голос, кто это там говорит, говоря, что это я говорю? Ответьте просто, пусть кто-нибудь ответит просто. Это все тот же вечный незнакомец, единственный, для которого я существую, в щелке моего небытия, его небытия, нашего, вот самый простой ответ. Он найдет меня не думая, но что он может сделать, живой и смятенный, да, живой, что бы он там ни говорил. Забыть меня, не знать обо мне, да, это было бы самое разумное, уж в этом-то он понимает. Откуда это внезапное дружелюбие после такой отверженности, это легко понять, так он себе говорит, но он не понимает. Меня нет у него в голове, нет нигде в его старом теле, а все-таки я там, для него я там, с ним, от этого такая путаница. Казалось бы, ему бы могло хватить и того, что меня нет, но нет, подавай ему меня сюда, во плоти и со всей вселенной в придачу, как он, назло ему, меня, который есть все, в то время как он ничто. И когда он чувствует, что я лишен бытия, он хочет лишить меня и своего бытия тоже, и наоборот, сумасшедший, сумасшедший он, сумасшедший. На самом деле он ищет меня, чтобы убить, чтобы я умер, как умер он и все живые. Все это он знает, но это знание ничем ему не помогает, я не знаю этого, я ничего не знаю. Он возражает, что и не думает рассуждать, а сам только и делает что рассуждает, лицемер, словно это может ему помочь. Он воображает, что бормочет, он воображает, что, если бормотать, можно внедриться в мое молчание, молчать моим молчанием, он хочет, чтобы это я заставлял его бормотать, ну конечно, бормочет он, а не я. Каждые пять минут рассказывает свою историю, говорит, что она не его, согласитесь, что это с его стороны неглупо. Он хочет, чтобы это я мешал ему иметь свою историю, ну конечно, у него нет истории, но разве это повод навязывать историю мне? Вот как он рассуждает, неправильно, согласен, но в чем неправильность, это еще надо посмотреть. Он заставляет меня говорить, говоря, что это не я, согласитесь, что это ловко подстроено, он заставляет меня говорить, что это не я, а я-то ничего не говорю. Все это воистину глупо. Если бы он еще удостаивал меня третьего лица, как другие свои химеры, но нет, для своего я он желает только меня. Когда он обладал мной, когда он был мной, он только и мечтал от меня отделаться, я не существовал, это ему не нравилось, это была не жизнь, ну конечно, я не существовал, и он тоже, ну конечно это была не жизнь, ну вот теперь у него есть жизнь, пускай теряет ее, если ему покоя захотелось, и мало ли чего еще. Его жизнь, поговорим об этом, она ему не нравится, значит, это не его жизнь, это не он, представляете, так обращаться с собой, если бы Моллой
