. Лишь одни крайние точки устойчивы, что подчеркнуто колебанием, которое можно пронаблюдать, когда встречается пауза на каком-то промежуточном этапе, не важно, каков ее уровень и длительность. Потом все колеблется, земля, стена, свод, тела, пепельные, или свинцовые, или какого-то среднего между ними цвета, какой только может быть. Но в целом, как опыт показывает, такой нечеткий переход не типичен. Чаще всего, когда свет начинает ослабевать, а вместе с ним и жара, движение продолжается непрерывно, в течение каких-нибудь двадцати секунд, пока черный как смоль, не будет достигнут и в тот же миг, скажем, точка замерзания. Это же касается и обратного движения в сторону жары и белизны. Еще наиболее частое — это падение или подъем с паузами разной долготы в тех беспокойных оттенках серого без перемены направления движения в любой момент. Но при всех его нечеткостях рано или поздно возврат к временному затишью кажется обеспеченным, на некоторое время, в черной темноте или яркой белизне, при соответствующей температуре, мир пока защищен от постоянных потрясений. Вновь чудотворно открытый после отсутствия в полной пустоте, он уже совсем не тот с этой точки зрения, но другой нет. Внешне все как раньше, и созерцание маленького строения столь же дело случая, его белизна сливается с окружающей белизной. Но войди, и теперь короче временные затишья, а та же буря никогда не повторяется дважды. Свет и жара остаются сцепленными, как будто имеют общий источник, от которого по-прежнему нет следа. По-прежнему на земле, согнутое втрое, голова у стены на точке В, зад у стены на точке А, колени у стены между В и С, ступни у стены между С и А, иначе говоря, вписанное в полукруг АСВ, сливающееся с белой землей, если бы. не длинные волосы странно небезупречной белизны, белое тело женщины, в конце концов. Подобным же образом вписан в другой полукруг, у стены его голова на А, его зад на В, его колени между А и D, его ступни между D и В, партнер. Таким образом, оба на правом боку, спина к спине, голова к заду. Поднеси зеркало к их губам, оно туманится. Левыми руками они держат свои левые ноги чуть ниже колена, правыми — свои левые руки чуть выше локтя. В этом тревожном свете, а его яркий белый покой теперь столь редок и краток, наблюдать не просто. Пот и зеркало, несмотря на то, что те двое вполне могли бы сойти за неодушевленных, если бы не левые глаза, которые в неисчислимые промежутки внезапно распахиваются и всматриваются не мигая в глубины, далеко за пределы, доступные человеку. Пронзая бледную голубизну, впечатление поразительное, в начале. Никогда эти два взгляда не всматриваются вместе, за исключением того раза, когда начало одного совпадало с концом другого, где-то на десять секунд. Ни толстые, ни тонкие, ни большие, ни маленькие, тела кажутся целыми и в довольно хорошем состоянии, если судить по их поверхностям, выставленным на обозрение. Их лица тоже, если брать в расчет две стороны единого целого, кажется, ни в чем существенном не нуждаются. Между их абсолютным покоем и судорожным светом контраст поразителен, в начале, для того, кто еще помнит, как был поражен противоположным. Ясно, однако, из тысячи мелких примет, которые слишком долго воображать, что они не спят. Только шепот, о, не больше, в этой тишине, и в тот же миг для хищного взгляда мгновенно пересеклась мельчайшая дрожь. Оставь их там, потеющих и оледеневших, в другом месте лучше. Нет, жизнь кончается, и нет, ничего нет в другом месте, и теперь нет сомнений, что когда-нибудь снова отыщется та белая крупинка, затерянная в белизне, чтобы узнать, лежат ли еще они спокойно под натиском той бури, или бури злее, или навсегда в черной темноте, или в яркой белизне неизменными, а если нет, то что они делают.
