Только поздно вечером в наркомат явился Бекетов.
— Прости, Егор, но у тебя не найдется что-нибудь поесть? — произнес он, потирая виски и поглядывая на книжный шкаф. По опыту он знал, что в поздний час там можно было раздобыть такое, что и в наркоматской столовке не раздобудешь. — Зашел в гастроном на Кузнецком — вымели подчистую! Говорят, целый день мели… Только банки с мандариновым джемом. Русский человек верен себе — субтропическое диво не по нему…
— Боюсь, что и у меня, кроме мандаринового джема, ничего нет, — сказал Бардин и раскрыл книжный шкаф. — Впрочем, пачка печенья и бутылка фруктовой воды…
— Ну что ж, и на том спасибо…
Бардин сидел напротив и видел, как ест друг. Ест неторопливо, несмотря на то, что проголодался по-волчьи. Смотрел и думал, что, наверно, и там, в своем северном далеке, вдосталь намаявшись за день, он ел вот так же. Казалось, Бекетов выпросил у друга это печенье и эту воду, чтобы еще минуту остаться наедине с невеселыми своими мыслями, помолчать.
— Ну, поел ты уже? — нетерпеливо произнес Бардин, глядя, как друг разламывает последнее печенье.
— Да, поел. Спасибо.
— Плохо наше дело, Сергей?.. — Вот и задал он ему этот вопрос, вопрос, который самой жизнью Бардина был адресован Бекетову, только Бекетову.
— Плохо, Егор.
Бардин вздохнул, вздохнул во всю силу своих огромных легких. Впервые он дал волю этому вздоху.
— Что делать будем, Серега?
Бекетов выпил свою воду, отодвинул стакан.
— Этакий удар обратит Россию вспять на годы и годы…
— Вспять? — спросил Бардин.
— А ты полагаешь, нет?..
— Нет, я ничего. Ты… едешь, Серега? — спросил Бардин друга, усаживаясь в кресло. Когда предстоял разговор обстоятельный, он должен был припаять себя к креслу.
— Должен ехать.
— Но… хочешь ехать?
— Если должен ехать, значит и хотеть должен.
Егор Иванович забеспокоился в своем кресле, но покинуть его не решился.
— Я спрашиваю тебя как человека, хочешь ехать в Лондон?
— Хочу, Егор.
— И… сомнений нет?
— Нет.
— А вот это ты мне объясни: почему?
— Ты слыхал о речи Черчилля, Егор? Он уже выступил.
— Да, я знаю.
— Для обывателя она звучит так: Лондон декларирует союз с Россией и готов помогать ей. На самом деле и союз, и помощь будут точно соразмерены: дать России ровно столько, чтобы она, не дай бог, не протянула ноги раньше времени или, тоже не дай бог, не одолела Гитлера…
— Все зависит от доброй воли Черчилля, а мы знаем, как эта воля добра. О ней говорил еще Ленин. Черчилль еще явит себя. Все зависит от него, Сергей?
