Яков смущенно откашлялся, произнес:
— Вот что, Мирон, отца не обижай…
— Если он отец, пусть не говорит глупостей.
— Тебе можно их говорить, а ему нельзя? — засмеялся Егор.
— Мне можно, — согласился Мирон, улыбнувшись.
Наступила пауза.
— Я хочу наконец знать, что происходит? — произнес Иоанн Бардин. — Могу я знать?
Встал Яков, распечатал коробку «Казбека», закурил.
— Сегодня в академии было черт знает что, — упер он взгляд в Бекетова, сидящего в затененном углу. — Никто ничего понять не может… хоть бы доклад какой о международном положении сделали, разъяснили… Воевать-то нам, в конце концов!
— Я же говорю, воевать нам! — сказал Мирон.
Дым от папиросы Якова поплыл по дому, он был, этот дым, не такой горький, как от цигарки-самокрутки, что курил у подъезда полковник Бабкин. Табак, который только что раскурил Яков, нес иные запахи: приволье и солнечную даль далекого южного края.
— Я все думаю: да вы ли это?.. — подал голос Бекетов. Зычный голос старшего Бардина растревожил и его. — Не могу себе представить, чтобы вы говорили такое пять лет назад. Убейте — не могу! — произнес он. — Здесь задача и для психолога, и для социолога… Немалая задача: как могло все это завладеть умом вашим?
Бекетов не сказал, как он относится к тому, что только что произнес старший Бардин, он всего лишь выразил удивление, смешанное с испугом, что слышит такое от Бардина, — Бекетов оставался Бекетовым.
— Значит, все дело в передышке? — спросил Яков.
— Мне так кажется, — сказал Егор.
— Так ведь передышка всегда нужна… Сколько будешь жить, столько и будет тебе недоставать двух-трех лет передыху.
— Ты полагаешь, что готов и сегодня? — спросил Егор.
— Нет, я этого не сказал, — ответил Яков.
— Небось ждешь нового оружия?
— Жду.
— А может, еще чего ждешь?
— Жду.
— Чего?
Яков взглянул в затененный угол, где все так же внимательно следил за беседой Бекетов.
— Ты думаешь, что тридцать седьмой позабыт? — выкрикнул Яков и устремил ненароком глаза в Бекетова. — Позабыт?.. Куда там!
— Значит, передышка тебе не противопоказана? — спросил Егор.
— Моя сила на три жизни определена, а вот войско мое доблестное…
— А разве оно не доблестное?
— Я этого не сказал… — смутился Яков.
— Иногда надо упростить позицию, чтобы ощутить ее преимущества, — сказал Егор Иванович. — Все просто: нас хотят сшибить с немцами, как в восемнадцатом и, пожалуй, в двадцать втором. Мы обращаем немецкий поток вспять, как в восемнадцатом и двадцать втором… Поток вернется? Пожалуй, но мы в выигрыше. Год — выигрыш, два — выигрыш бесценный, равный грядущей победе. Нам очень нужны эти два года — испанский урок не обращен в железо… Оружие, которое мы обязаны иметь сегодня, мы обретем через два года.
