Я выхожу из запоя совсем больным, объясняет Мореухов. Печень посажена, сердце никуда, поджелудочная вот-вот откажет, нервы, разумеется, ни к черту. Мое тело разрушено.
Мне нет тридцати, а я – ходячая развалина, живой мертвец.
Это правильно. Стать зомби – высшая форма аскезы.
Задумайтесь: если в один прекрасный день мертвецы, как пророчествуют Ромеро и Фульчи, в самом деле выйдут из могил, кто окажется старейшими зомби на земле?
Ответ: те, чьи тела не истлели за все эти столетия. Обладатели нетленных мощей. Святые и аскеты.
Стать зомби – честная игра. Это мое тело, кто запретит мне разменять его на экстаз и автономию?
Это достойный обмен.
Нет ничего слаще такого обмена – хотя если смотреть со стороны, наверное, нет ничего страшнее.
Хорошо быть живым мертвецом в собственной квартире. Промозглая февральская Москва – не лучшее место для зомби. Впрочем, Мореухов уже не чувствует холода. Его бьет озноб, он с трудом удерживается на ногах, но с каждым шагом он приближается к дому.
Никогда еще эта дорога не была такой долгой.
Да уж, поминки в самом деле затянулись.
Он уже узнаёт места. Немного водки – и минут через десять он был бы дома. Ладно водки – хотя бы глоток пива, хоть чуть-чуть.
Из последних сил Мореухов идет домой. Ему кажется, там старая тахта не даст ему погрузиться в темную воду.
Я доберусь до дома, говорит он себе, доберусь до тех мест, где нет распухших утопленников, нет плывущих мертвяков, туда, где по берегам реки сидят счастливые люди, где плывут корабли с отдыхающими, где играет музыка и никогда не отцветает жасмин.
Словно в Веничкиных «Петушках», ха-ха!
Только я не Веничка, чего уж там. Другое время, другие герои. Я бы не рискнул войти в электричку, заговорить со сфинксом, устроить революцию.
Правда, я не размениваюсь на ангелов – я говорю с Богом напрямую.
Я знаю: ангелы обманывают.
Любой фильм нуар рассказывает нам эту историю.
Ему кажется, она в самом деле похожа на ангела. Странный ангел с азиатским разрезом глаз, похожий на Мэгги Чун. Подошла на улице, спросила: хочешь выпить? – а потом взяла за руку, посадила на скамейку, протянула бутылку «Туборга». Ангел-хранитель, не иначе.
Хотя откуда у русского православного человека азиатский ангел-хранитель? Наверное, думает Мореухов, я умираю, и это – мой предсмертный бред.
Легким движением руки она отвинчивает крышку. Да, конечно, предсмертный бред – пиво не водка, крышку не отвинтишь. А может, это такая водка? Водка «Туборг»? Ну-ка – нет, все-таки пиво, а теперь еще глоток, и еще.
