— Морж ты огородный, Николай, со всеми твоими формулами! Я что — враг твой?
— Нет. Ты меня еще не предал. Хотя предавали другие.
Он держался на ногах твердо, речь была ясной, как всегда, только обильный пот обливал его развитые бицепсы, способные гнуть железные прутья, его мощную грудь, видную в распах влажной рубашки, а лицо, тоже потное, стало отчужденно-дерзким.
— Я ценю твое терпение. Благодарю, — со злым вызовом добавил Тарутин. — Что день грядущий нам готовит?
Они знали друг друга так давно, что сама эта давность была неудобством в последние годы, несколько отдалившие их в силу разных обстоятельств, между тем как все уходило в зимние стужи Сибири, к той бессонной, после возвращения из Братска, ночи, о которой позднее оба не хотели вспоминать. Тогда за пьяным разговором в забегаловке близ Павелецкого вокзала порхнуло между ними слово «карьера», но сейчас же замялось, ибо опасно было обоим ожесточаться в пору своей отчаянной молодой решительности, связанной с бесшабашной женитьбой Дроздова, женитьбой, по мнению друга, ошибочной и расчетливой. И это воспоминание мучило порой Дроздова, как болезнь.
— Знаешь, Коля, — сказал он. — Стреляться на дуэли нам давно надо было, только люблю я тебя, медведя из тайги, по-прежнему.
Он говорил это шутливо, но в душе нарастало ощущение мутной тревоги, как если бы началось случайное скольжение на краю обрыва, а прекратить скольжение и остановиться уже просто нельзя было.
— Вас действительно обоих можно сейчас возненавидеть! — послышался ровно-насмешливый голос Валерии, и он, удивленный, увидел, как ее серо-синие глаза заискрились жестким смехом. И Дроздов спросил только:
— За что возненавидеть?
— За ваше спокойствие и ангельскую кротость. Какая эйфория! — И неожиданно вставая, она через силу озарила Дроздова фальшиво-прельстительной улыбкой. — Какая все-таки сила воли! Какое умение владеть простотой жизни, — прибавила она с прежней насмешкой в голосе. — Вы сегодня хотели со мной обвенчаться — не раздумали?
— Был готов, — ответил он, пробуя удержаться на границе шутливого спокойствия. — Как я помню, вы мне отказали.
— К счастью для вас, — сказала она и, выпрямляясь, сделала шаг к Тарутину, глядевшему на нее неподвижными глазами.
Она ладонью осторожно повернула в сторону его голову, чтобы он не смотрел на нее, стала застегивать пуговички на его распахнутой до пояса рубашке.
— Что ж, пойдемте, правдолюбец. Я иду с вами, наивный женоненавистник. Дурак вы, ей-Богу!
