— Я вернусь через пару часов, — сказал Доменик, проходя мимо. — Пожалуйста, вызовите для нас машину.
— Конечно, мистер Сильваньи. Кстати, снова звонил ваш отец. Я сказала ему, что вы на совещании.
Доменик остановился. Воспользовавшись этим, Опал осторожно высвободилась и взяла папку со стула, где оставила ее несколько минут назад.
— Ваш отец хочет знать, можете ли вы приехать в Рим вечером в четверг, — продолжила секретарша. — Он и ваша мать познакомились с очаровательной молодой женщиной и хотят ее вам представить.
Из его горла вырвалось что-то вроде глухого ворчания.
— Ему что-нибудь передать? — спросила Дейрдре.
— Нет. Я займусь этим позже. — Доменик повернулся к Опал, жестом указал ей на лифт.
Оглянувшись через плечо, Опал увидела, как Дейрдре подняла вверх оба больших пальца — что совершенно на нее не похоже. Спасибо, одними губами ответила она.
Доменик вошел в лифт следом за ней. Они отразились в сверкающих зеркалах на стенках. Рядом с ней он казался великаном. Опал повернулась к двери, ожидая, что Доменик сделает то же самое, но он по-прежнему стоял лицом к задней стенке лифта — и к ней, — в то время как кабина с еле слышным шумом скользила вниз.
Она не смотрела ему в лицо, но все же не могла не чувствовать его тепло — он стоял так близко, — его откровенный, пристальный взгляд. Ее тело отвечало этим ощущениям, по коже бегали мурашки, сжимало грудь. Казалось, он дразнил ее. Попробуй не обращать на меня внимания.
На него нельзя было не обращать внимания. Но Опал делала вид, что он не производит на нее ровным счетом никакого впечатления. Возможно, при других обстоятельствах она могла бы заинтересоваться, поддаться сильному обаянию мужчины…
При других обстоятельствах и с другим мужчиной. Но не сейчас, не с Домеником Сильваньи. С плейбоем — никогда.
— Сколько вам лет? — наконец спросил он.
Опал снова встретилась с ним взглядом. Так вот почему он так пристально ее рассматривал. Конечно, ведь обычно встречается с молоденькими девушками.
Она выпрямилась и вздернула подбородок.
— А сколько вам лет?
— Тридцать два.
— О! А мне в июне исполнилось двадцать шесть.
Он приподнял бровь.
— И вы не замужем и не обручены. Почему же?
Она смущенно прикрыла одну руку другой, хотя, конечно, было уже слишком поздно.
— Может быть, у меня есть друг.
— А это правда? Я бы не удивился. Ваша красота обезоруживает.
Она почувствовала, что у нее пылает лицо, и стала разглядывать цифры — двадцать восемь, двадцать семь, — желая, чтобы они менялись быстрее, пока ее щеки не стали такими же красными, как световые вспышки, отмечающие этажи. «Ваша красота обезоруживает» — что за сомнительный комплимент?
