А из поезда выходят и выходят люди. А его нет и нет. Ну и ладно.
«Што бог не делаить, дочурка…»
Все вышли. Пора уходить. Из последнего вагона появляется пассажир в синей осенней куртке до колен, брюки чуть в клеш, с кейсом в руках. Мода начала семидесятых. Милый, простой, скромный молодой человек. Музыкант. Пианист. Не капризная великая звезда в окружении прихлебателей и носильщиков. И ведь можно работать всегда бок о бок, рядом, как мои папа и мама. К черту, к черту все внутренние съеживания!
«Ну, распрями плечи, моя клюкувка, распрастри глаза ширей, ну, три-чечирнадцать! Уперед!»
И мы полетели. Полетели, полетели, полетели… Летали долго. Семнадцать с половиной лет. А сколько лет чистых, без «примесей», - теперь не знаю. Да теперь и не важно. Летали по городам, по гостиницам, по магазинам, по нотам, по концертам, по Америке, по Израилю, по странам Варшавского договора, залетали в Таллин, к моей школьной подруге Милочке, где в ресторан он надел мои черные кримпленовые брюки клеш. Он любил красиво одеваться. Смеялись. Все было весело, легко, красиво и вкусно.
Когда я лежала в больнице со сломанной ногой, он проявил столько внимания и заботы. Это видели все. Им были восхищены. Мне завидовали. Да я и сама не верила, что такое возможно. Повторяюсь, я знаю. Но это хорошее повторение. Это можно еще раз.
Я видела счастливого человека, который вырывался из чего-то прошлого, в которое не хотел возвращаться. Он отрывался от уклада жизни, который был до меня. И это постепенно начало раздражать его родителей. Не сразу.
Для меня родители святое. Но я встретилась с совершенно незнакомыми проявлениями. Однажды, на первых порах совместной жизни, Косте стало плохо. Сильные колики в животе. Моя мама вызвала «скорую помощь». Я поехала с ним в больницу. Сижу, жду врача, волнуюсь, что скажет. Пришли папа с мамой, неестественно веселые: «Люся, перестаньте, что вы обращаете внимание на Костика? Да ерунда все это. Разве можно так серьезно… Ну что вы? Перестаньте!» И так весело, ну, совершенно не в тон больничной ситуации. Странно, очень странно. Врачи так ничего и не определили. Костя, грустный, послушал папу с мамой и, ничему не удивившись, тихо пошел в палату. Я не могла забыть, понять тот его уход. Что за отношения? Почему на него не обращать внимания?
Его папа, невысокий, шустрый человек с высоким мнением о себе. «Вот видите, вы уже народная. Вас печатают, а у меня книга о Глинке — не печатают. И балет детский я написал, — не ставят». Я понимаю. Меня было за что не любить. Но сын живет своей жизнью. Он ожил, счастлив. Ему нужно помочь это сохранить. Он так долго был на втором плане.
