Сын Вождя прислушался к тому, что читал служитель, но не понял почти ни слова. Ему вдруг вспомнился разговор, который произошел когда-то между папой и мамой, когда они выходили из этого храма после долгой-долгой службы.
— Зачем они все читают на этом непонятном языке? — почему-то обиженно спросила мама. — Абракадабра какая-то — ничего не понять!
В ответ папа засмеялся и сказал:
— Машенька, ты свободно говоришь по-французски, знаешь английский и немецкий, а начав серьезно заниматься пением, легко выучила итальянский. Почему бы тебе, с твоей способностью к языкам, не изучить заодно церковно-славянский, чтобы говорить на нем с Богом и понимать язык своей Церкви?
— Ты всегда смеешься надо мной! — обиделась мама.
Сын Вождя невольно улыбнулся своим воспоминаниям, но тут же погасил неуместную в храме улыбку.
— Что это идет за служба? — шепотом спросил он одну из старушек.
— Поздняя литургия, батюшка, часы читают.
— А вы не подскажете, как бы мне помолиться за покойника?
— Новопреставленного?
— Как? Я что-то не понял…
— Когда помер покойничек-то?
— В двадцать четвертом году.
— У-у-у! Панихидку отслужить надо бы… А тебе усопший кем приходится?
— Отцом.
— Православный был?
— Вот этого точно не скажу.
— А сам-то ты в Бога веруешь?
— Извините, нет, не верю.
— А в храм пришел… Ну, бывает. Так может, отец твой тоже в Бога не верил? Это еще рассудить надо, можно ли за него и свечку-то ставить. Батюшку надо бы спросить. А кто он был, отец твой, профессия у него какая была?
— А профессия у него была — вождь мирового пролетариата.
— Чегой-то ты, батюшка, заговариваешься. Ты, может, хулиганить сюда пришел? Ступай-ка лучше отсюда, пока я служителей не позвала!
Старушка суетливо закрестилась и посеменила от него в сторону, вертя головой, — не иначе искала служителей. Не желая неприятностей, он вышел из храма, так и не поставив свечи.
Проходя через церковный сквер, он аккуратно положил свечу на пустую скамейку — авось проходящая к храму старушка победней приберет его свечку и поставит к какой-нибудь иконе, а уж там, наверху, разберутся. И он побрел к трамвайной остановке.
Хотя его хождение в храм закончилось неудачей, оно имело последствия. Прекратились таинственные ночные оклики, и старец больше ему не снился. Теперь он и сам порой думал о нем долгими пустыми ночами, когда его одолевала бессонница, и даже звал его. Ему и жутко было, и хотелось снова услышать его во сне. А иногда он мечтал: вот встретить бы настоящего монаха, пусть не старца и не прозорливца, а просто умудренного знанием о какой-то другой, вечной стороне жизни и ее законах, и побеседовать ним. Но ему вспоминались обезображенные, оскверненные стены Соловецкого монастыря, Сергиевой пустыни, и он понимал, что неоткуда взяться такому монаху. Та встреча в горах была чудом, и теперь он не ждал повторения: в его жизни и простых-то событий было немного, что уж о чудесах мечтать…
