Во всяком случае, участвовать в написании коллективного панегирика «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина» они не согласились, хотя на открытии сооружения побывали среди ста двадцати отобранных писателей. Не согласились – и ничего плохого с ними не случилось. Наоборот, после путешествия по северному каналу их командировали в другую сторону – Стамбул, Афины, Рим, Париж... И уж совершенно, казалось бы, невозможное для советского литератора тех времён большое путешествие по Соединённым Штатам Северной Америки им тоже удалось осуществить.
Никаких серьёзных неудобств, гонений и притеснений они не испытывали. Литературная критика не в счёт, это дело семейное.
После выхода «Золотого телёнка» Ильф и Петров вошли в особый круг — круг постоянных авторов наиглавнейшей газеты страны, той, с чтения которой начинал день Сталин. С благословения власти (без оного просто быть не могло) их переиздавали в Советском Союзе, публиковали за границей, при жизни авторов на пятнадцати языках. В тридцать третьем году появилась польско-чешская экранизация «Двенадцати стульев», в тридцать восьмом – немецкая. «Цирк» с Любовью Орловой, снятый Александровым по сценарию Ильфа и Петрова в тридцать шестом году, завоевал публику. Решался и больной жилищный вопрос: комната, затем квартира, затем хорошая квартира появились у каждого из соавторов.
Несмотря на лояльность к власти, или, напротив, благодаря ей, Ильф и Петров жили достойно. В псовых охотах не участвовали ни выжлецами, ни выжлятниками. Ильф так и вообще заслужил право молчать на общественных собраниях.
Что ещё нужно для полного счастья?
Для полного счастья был нужен новый роман. Петров исподволь подталкивал Ильфа: мол, пора бы (кстати, Ильф и Петров всю жизнь оставались на «вы»). Но Ильф на роман не соглашался. Фельетон, рассказ, в крайнем случае сценарий – пожалуйста. А романа не будет. Хватит. Прииск иссяк.
"Одноэтажную Америку" они писали наполовину врозь, каждый свои главы. Журнальная публикация в тридцать шестом. Отдельным изданием «Америка...» вышла в России и в САСШ на следующий год.
Но Ильф эти издания не увидел. Ильф ушёл в апреле тридцать седьмого. Последние месяцы он переносил на бумагу с помощью привезённой из Америки пишмашинки то, что позднее опубликуют вместе с остальными текстами из «Записных книжек». Но разница между записями двадцатых годов и последними страницами заметна сразу: среди камней для будущей стройки всё чаще попадаются камни для будущих надгробий.
